Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

положил на фикбук третью главу Райгарда.
это именно то место, где "деревенская пастораль" перестает быть таковой, где сюжет сворачивает от ожидаемой линии в неизведанные дебри, и на сцену во всей красе выходят змеищи поганые, тайны и вот это все, а взрослого и в общем ответственного (тм) человека плющит и таращит так, что он плохо понимает, что он на самом деле совершает.
но на самом деле, если честно, поворотов там будет еще немало.
... и роскомнадзор страстно дышит в затылок. ))

а еще в этой части продолжается история Стаха и Эгле, и там пока еще все хорошо и светло, но как у меня обычно водится, на всей пасторали лежит тень грядущего ужаса (ну, или наоборот, за ужасом нечитаемо проглядывает надежда, в огне прорезывается просвет, это почерк дьявола а не бога...)
я вообще ужасно не люблю однозначность в текстах, и всегда подтекст для меня очень значим - не только как возможность автора сказать больше, а как возможность для читателя увидеть не только те смыслы, которые туда дополнительно положил автор, но и те, которые он сам за этим текстом, за этими картинками, разглядел.

на любые вопросы отвечу с удовольствием.

ficbook.net/readfic/9867980/25470991

зы. там у меня лежит еще один не слишком новый фичок по Алисе.
ну и вообще, чуть позже начну складывать туда все нажитое непосильным трудом.

читать дальше 5 октября 1908 года.
Эйле.

-- Да, милорд. Секундочку, я запишу. Повторите, если можно, адрес и номер телефона. Отлично. Милорд Киселев перезвонит вам так быстро, как это будет возможно.
В телефонной трубке невнятно хрюкнуло, и сразу же за этим короткие гудки заполнили пространство. Сауле нажала отбой и положила трубку на рычаги. Закрыла блокнот, потерла тыльной стороной ладони слезящиеся от усталости глаза. Сморгнула и будто новым взглядом обвела пространство комнаты.
Отрывной календарь на стене, с которого она забыла оборвать листок очередного дня, перед тем, как идти спать, утверждал, что на дворе четвертое октября, воскресенье. Значит, на самом деле, сегодня пятое, и, к ее великому сожалению, понедельник. Да и тот скоро закончится.
Неяркое, клонящееся к закату солнце било в угол рамы, подсвечивая пыльное стекло. В углу жестяного карниза, зацепившись за кипричную кладку, трепыхалась под слабым ветром засохшая прядь водорослей, напоминая о том, что еще совсем недавно море было так близко.
Нет, оно не подступило к самому горлу, и ее самые страшные сны никогда не сбылись, но почему-то в последние несколько дней Сауле казалось, что она все-таки утонула. И слишком часто, замирая посреди ежедневных дел и хлопот, она думала о том, что лучше бы ей было лежать под толстым слоем черной воды.

… в темноте, в глубине, на дне,
на той стороне сна, никем не узнанная, в паутине прошедших дней
в молчании брожу по улицам
подбираю с брусчатки на перекрестке забытый кем-то фонарь
чтоб не резала пальцы - оборачиваю перчаткой теплую латунную скобу
вслед за белым пятном фонарного света
всякий раз неизменно иду вперед
туда, где серебряным телом флейта поет над городом…

Если об этом думать, можно сойти с ума, ужаснулась Сауле, заставляя себя вынырнуть из липкого морока. «Жизнь так коротка, а ты недостаточно серьезна. -- Она грустно покивала головой, вспоминая цитату из старой детской книжки. – Берегись!»
Но беречься было некого, она весь день провела в архиве одна, каждое мгновение испытывая к милорду Киселеву, который с самого утра уехал по делам в сопровождении какого-то типа из волонтерской службы спасения, горячую благодарность.
Потому что в его присутствии ей становилось совсем худо.
С той самой минуты, когда Сауле нашла его лежащим на полу у дивана, с содранной с лица повязкой. Н на подоконнике, открытая, лежала та самая проклятая ее тетрадь со стихами, и золотой свет струился от распахнутых страниц и повисал в воздухе легкой дымкой.
И как Сауле ни пыталась себя уговаривать, у нее не было никаких сомнений: Даг читал ее дневник.
Она ни разу не сталкивалась с такими вещами. Несмотря на все ее нелегкое школьное детство, на пять лет учебы в университете Эйле, которые тоже никак нельзя было назвать приятными. Никто и никогда не рылся в ее вещах, не читал украдкой ее писем, не трепал языком о ее секретах, не разводил сплетен. Может быть, из-за того, что она всегда слишком глубоко прятала свою душу. А может быть, потому, что никому не было дела до странного угрюмого ребенка, столь глубоко погруженного в собственные переживания. Впервые Сауле столкнулась с подобным еще до наводнения, но тогда вмешательство этого странного парня с флейтой в деревянном футляре показалось ей незначительным. Она была занята рукописями в архиве, а потом появился Даг, и стало вдруг не до собственных тайн и одиночества.
Потому что это одиночество вдруг перестало ее спасать. И очень быстро сделалось обузой.
Это было неправильно, это пугало.
И когда она подумала о том, что теперь у нее есть отличный повод прекратить эту пытку, ей сделалось очень сильно не по себе.

Сауле заварила кофе и вышла на крыльцо. Села на ступеньки, обняла колени руками и закрыла глаза. Низко стоящее над небокраем солнце пригревало висок, и если немного разомкнуть ресницы, можно было увидеть, как дрожат, переливаясь, капли на растянутой между ветками шиповника паутине.
Не хотелось никуда идти. Не хотелось ничего делать. Так сладко было длить эти минуты полного покоя. Ни о чем не думать. Не открывать глаза, не поворачивать голову – потому что тогда взгляд упадет на тетрадку в черном коленкоровом переплете. Но можно протянуть руку и, ощутив короткий толчок тепла, положить ладонь на шершавые от времени, покоробленные от влаги страницы.
-- Почему вы сразу мне не сказали?
На лицо упала тень. Сауле открыла глаза. Она терпеть не могла, когда кто-нибудь вот так подходил неслышно.
-- Ну конечно… Знаете, милорд Киселев, я тут чужие рукописи из закрытых фондов читаю, реву вот над ними, а еще пишу стихи, и мне кажется, что кое-кто влез в них без спросу… Так я должна была вам сказать?
-- Примерно.
Сауле медленно отхлебнула из кружки уже остывшего кофе. Этот невозмутимый тон, которым Даг вздумал с ней разговаривать, звучал просто оскорбительно! Но она не могла позволить себе отвечать ему тем же.
-- А вам не кажется, что это все – не ваше дело?
-- Вам показать мой мандат?
-- Да подите вы к черту с вашим мандатом! – Сауле вскочила. Кофе выплеснулся на траву, на крыльцо, и еще несколько секунд она просто смотрела, как расплываются на деревянных ступенях коричневые пятна с крупинками кофейной гущи.
-- Не вынуждайте меня напоминать вам, досточтимая мона Ристе, что и вы сами нарушили все статьи закона, какие только возможно было нарушить. Вы точно такой же сотрудник департамента печати и безопасности, как и я. Вы давали подписку, поступая на эту службу. Вы знали, с чем вам здесь придется столкнуться. Вы чуть не утопили весь этот город, а теперь у вас хватает совести упрекать меня за то, чего я не делал. Я не читал ваш холерный дневник. Я бы вообще не догадался о его существовании. Но вы обязаны были мне сказать.
Она наконец-то взглянула Дагу в лицо.
Интересно, всех людей, кто работает в этом проклятом ведомстве, специально учат держать себя так, чтобы ничего невозможно было прочесть по глазам? Чтобы ни одна жилочка в лице не дрогнула. Чем они расплачиваются за вот это напускное спокойствие?
Даже думать об этом противно.
Но, тем не менее, Сауле не могла не спросить:
-- Потому что это – абсолютный текст?
-- Потому что это абсолютный текст, -- согласился Киселев. Что-то, все-таки, мелькнуло в его взгляде. -- Потому что это Вторжение.
Она вдруг ощутила, как враз, чудовищно, устала.
Вот стоило переживать наводнение, ломать и заново устраивать не просто собственную жизнь, но и все представления о мире, чтобы заново вляпаться в то же самое болото!
-- Знаете, милорд Киселев, -- она подняла со ступеней злосчастную тетрадку. Ласково погладила ладонью черный коленкор обложки. -- Вторжение – это вы. И я была дурой, когда подумала, что теперь мы все можем быть свободны от власти абсолютного текста над миром. Что стены между Словом и миром больше нет. Что это все было не напрасно. Я ошиблась, простите.

7 октября 1908 года
Эйле – Нида.

«Урожай в этом году как никогда, ветки яблонь приходится подпирать жердями, и все равно клонятся до земли, и дух по всему саду стоит такой, что дыхание захватывает», -- писала тетка Агнета.
Письмо принес утром почтальон, оставил на крыльце вместе с остальной почтой, и Сауле неожиданно для себя обнаружила, что разочарована содержимым пухлой связки. Она боялась себе признаться, что ожидала хотя бы записки от Дага. Но он не написал ни строчки, и звонить тоже не стал. За вечер Сауле несколько раз проверила, работает ли телефон, и утро начала с того же самого.
Телефон работал.
Оставалось утешаться тем, что есть. Можно было, конечно, наплевать на собственную гордость и позвонить самой. Но это значило бы, что она готова взять свои слова обратно. А Сауле не чувствовала себя неправой. Даже если это способно причинить кому-то боль.
Хотя меньше всего на свете ей хотелось, чтобы этим кем-то был магистр печати и безопасности милорд Даглас Киселев.
Со вздохом загнав поглубже близкие слезы, Сауле снова попыталась вчитаться в неразборчивый теткин почерк.
Удалось поставить почти полсотни бутылей вина, и еще надавить сока, а уж про повидло и говорить не приходится. И кто все это станет есть; впрочем, если зима будет тяжелой, что-то можно будет продать или поделиться с соседями, а еще же пироги, цукаты, мармелад… она приготовила уже с дюжину противней мармелада, давно не получалось так славно, и если бы не здоровье…
Впрочем, продолжала тетка, у дорогой племянницы еще есть шанс для добрых дел. Соседки говорят, что нынче вода спала, и было бы славно, если бы Сауле собралась и приехала: надо обобрать позднюю вишню и крыжовник, и поспели ее любимые яблоки-райки. И, в конце концов, ее дом в Троках не может вот так стоять без присмотра после наводнения. Там нужно разобрать вещи и распорядиться насчет ремонта, есть шанс, что к зиме можно уложиться. Конечно, ремонт стоит денег, но Нидская ратуша выделяет потопельцам вспомоществование. Сумма более чем скромная, но надо полагать, что Сауле и не рассчитывает на государынины хоромы. Зато можно поменять пострадавшие от наводнения полы, оштукатурить стены, поставить новые рамы и двери. Соседи обещают помочь с ремонтом, но нужно, чтобы Сауле сходила в ратушу подписать бумаги и получить банковский чек.
Это, писала тетка, вполне веские основания для того, чтобы попросить у начальства отпуск и приехать на несколько дней. Может быть, даже на неделю. Сауле имеет полное право не хотеть видеть никого из родственников, но дела есть дела.
И яблоки. С яблоками тоже надо что-то делать.
Мона Ристе сидела одна в своей комнатке в архиве, прихлебывала из чашки остывший приторный кофе и смотрела на разложенные на столе листки – в косую линейку, явно вырванные из старой школьной тетрадки, исписанные неуклюжим почерком. Тетка Агнета не слишком уважала все эти «фокусы для образованных». Но добиваться своего умела.
Не приедет племянница по первому ее зову – будет обижаться годами. А это не слишком-то большое удовольствие.
К тому же, это был такой прекрасный повод действительно бросить все – и уехать. На неделю, а может быть, и на две. Получить передышку, ни о чем не думать, ничего не решать. Ничего не менять в собственной жизни.
Она, так ждавшая перемен, вдруг оказалась совершенно не готова, столкнувшись с ними нос к носу. Перемены – это больно, это трудно, это отчаянно страшно. Тем более, когда меняется не мир вокруг тебя – если твой взгляд почти всегда обращен внутрь, этого можно с легкостью не замечать – а ты сама.
Они не давали друг другу никаких обещаний. Даже в те дни, когда Даг лежал в архиве, с повязкой на глазах, и не мог сам ровным счетом ничего – даже ложку до рта донести. Конечно, в помощь Сауле отрядили мальчика-волонтера из городской службы спасения, и Цеська приходила почти каждый день. Но так или иначе, однако же, и кормить Дага, и писать письма под его диктовку, и все остальные обязанности Сауле пришлось исполнять самой.
Она не хотела быть тем, что удерживает его в этом городе. Она не умела и не хотела навязываться. Она вряд ли рискнула спросить напрямую, что он чувствует к ней. Она и себя-то спрашивать боялась. А уж после вчерашнего разговора – так и подавно.
Хватит с нее, она давным-давно выучила, что любовь – это больно. Второй раз в такую идиотскую историю она не вляпается.
А если почувствует, что к этому близка… ну вот, можно хоть к тетке поехать. Яблоки собирать.
Как будто на свете ничего другого, кроме яблок, этой осенью не осталось.

В канцелярии архива в это утро начала октября было пусто и солнечно, медом и праздничным золотом светились покрытые лаком столешницы, бронзовые накладки на массивных телефонных аппаратах, письменных приборах, лиловые искры разбрызгивали чернильницы из толстенного стекла. Как будто стая сиреневых бабочек трепещет в воздухе.
Дожидаясь секретарку пани Терезу, чтобы отдать ей связку ключей от архива и прошение о предоставлении срочного отпуска за государственный счет, Сауле не удержалась, сунула нос в растрепанных пухлый том, оставленный на столе и заложенный канцелярской линейкой.
На обложке книги была изображена белокурая красавица в пышном платье и с «розвияными влосами», как любила говорить Цеська. Красавица явно пребывала в расстроенных чувствах. Другая красавица – только не в платье, а в строгом монашеском одеянии – смотрела на нее осуждающе. На заднем плане маячил еще один герой – мужчина, тоже, должно быть, красавец, но окончательно убедиться в этом не позволяла повязка на его глазах.
Это было – как насмешка.
Мир явно создан из красавцев и красавиц, между ними кипят такие страсти, что только берегись.
И все-таки она сунула нос в книгу.
Сауле не успела разобраться в хитросплетениях интриги, да в общем и не стремилась, она и вообще не слишком любила сентиментальные романы. Но на глянце обложки полустертым золотом было оттиснуто имя Марины Пестель, и это внушало если не уважение, то хотя бы надежду, что обойдется без лишней пошлости и глупости.
Лучше бы она и дальше исторические романы писала, эта самая Марина Пестель. Хотя за них, наверное, платят меньше.
-- Хотите почитать?
-- А вы? – Сауле подняла глаза и улыбнулась пани Терезе.
-- А я прочла. Перечитываю теперь… надо же себя как-то развлекать. Сами знаете – работы сейчас никакой.
-- Можно носки вязать внукам, -- Сауле попыталась пошутить, но получилось не очень. Впрочем, пани Тереза не обиделась. Пробежала глазами поданное прошение об отпуске.
-- Берите. Будет чем занять себя на пароме.
Сауле поблагодарила, взяла книгу и вышла. И только на крыльце централа вспомнила, кто такая мона Пестель и где она в последний раз слышала эту фамилию.

«Я была его секретарем, сиделкой… всем. Во всяком случае, я искренне в это верю».
Паром от Эйле до Ниды идет полтора часа, но за это время мона архивист не прочла и десятка страниц. Так и сидела над книжкой, раскрытой наугад, смотрела в черные строчки букв и ничего не соображала, и только одна-единственная выхваченная из текста фраза билась в голове, как ночная бабочка о стеклянный колпак лампы.
А я? Кем я была для тебя?
Достаточно ли того, что я сделала, чтобы быть тебе – хоть кем-то? Тем, кого ты вспомнишь сквозь долгую череду дней, внезапно оставшись в одиночестве в тишине своего кабинета в Твиртове?
Тем, о ком ты подумаешь, когда бледный зимний рассвет занимается за окнами твоего кабинета, в котором накурено так, что нечем дышать, и весь стол завален листами бумаги, плотно убитыми машинописным текстом. Когда в глазах черно и дрожат руки. И если вот это и есть плата за абсолютный текст, то провались он пропадом…
И хотя в эту минуту мона Сауле Ристе думала одновременно о двух совершенно разных людях, вопрос, который она хотела задать им обоим, не менялся.
Мучительно хотелось плакать.


***

Примерно через пару дней стало понятно, что продолжать в том же духе не выйдет. И когда к вечеру Даг неожиданно для себя и, если честно, без всяких причин, наорал на секретаря, это его испугало.
Даг собирал по столу разбросанные бумаги, и в них почему-то все время попадались то огрызки карандашей, то поломанные перья. Руки тряслись, и все сыпалось меж пальцев, а Влодек стоял навытяжку и растерянно моргал, и подбородок его дрожал, как будто он сейчас заплачет – здоровый двадцатилетний лоб, еще неделю назад служивший волонтером в городской службе спасения.
-- Набери мне архив централа, -- остро ненавидя себя в эту секунду, велел Даг.
-- Там не отвечает никто, милорд, -- Влодек не двинулся с места, но почему-то вспыхнул румянцем и отвел глаза. – Второй день уже трубку не снимают, вот и теперь тоже.
-- А ты откуда знаешь?
-- Так вы сегодня уже раз десять спрашивали, и велели звонить все время, а как ответят – известить.
-- И что?
-- Я звонил. Десять минут назад, там по-прежнему глухо.
-- Отлично! Просто замечательно. Скажи, чтобы авто мне подали к подъезду.
-- Когда?
-- Сейчас! – рявкнул он и, выходя из собственной приемной, так шарахнул дверью, что с потолка посыпались хлопья побелки и паутина.

На крыльце ратуши ему, как назло, попался Ян Сваровски, и это было худшее, что только могло случиться. Потому что Ян всегда умел видеть людей насквозь и мало задумывался перед тем, как известить их о своих, так сказать, открытиях.
-- Се жених грядет в полунощи, -- завидев мрачное, как туча, лицо Киселева, изрек маршалок задумчиво и остановился, поправляя на костистой переносице тонкую золотую оправу очков. – Небось, в архив собрался? А там нету никого.
-- Я знаю, -- пропустив мимо ушей «жениха», процедил Даг сквозь зубы.
Маршалок великодушно сделал вид, что не заметил.
-- А едешь тогда зачем?
-- Да как бы тебе сказать, чтоб не обидеть…
-- Меня обидеть трудно. А некоторым мессирам – прямо-таки невозможно. Но твоем месте я даром времени бы не тратил.
Даг скучно пожал плечами. Даже себе самому он не смог бы объяснить, зачем ему так нужно попасть в архив. Но почему-то был уверен, что это необходимо.

У дверей в архив Эйленского специального департамента печати и безопасности стояли, прислонившись друг к другу голенищами, ярко-красные резиновые сапоги. Светились чуть запыленными носами. Судя по ягодам шиповника, нападавшим на доски крыльца, по нетронутому ковру сухих листьев, стояли уже давно.
Даг ощутил прилив холодного бешенства. Вот стоило лезть в воду в затопленных Троках, пытаясь добыть с прилавка в станционном магазинчике эти самые боты, рисковать умереть потом от пневмонии, чтобы, уезжая, Сауле бросила их тут. На виду, словно желая нарочно сделать магистру больней.
Хорошо же, мона архивист!..
Поворачивая ключ в замке, Киселев ощущал себя взломщиком, и все пытался доказать себе самому, что должность и мандат позволяют ему, вообще-то, без спросу входить в любые двери, и странно, что этим правом он никогда не пользовался. Лелеял свою порядочность, как однажды высказался по этому поводу Ковальский.
Ну и к черту их всех.
Коридоры архива были пусты, и все двери стояли нараспашку. Неяркий солнечный свет стелился пластами. Наверное, в одном из кабинетов было открыто окно, и прохладные сквозняки касались лица, похожие на движение воды в лесном озере.
Идеальный порядок царил кругом. Ни раскрытых книг, ни оставленных без присмотра рукописей. Даже пыли на книжных полках не было – Даг нарочно провел пальцами по одному из стеллажей. Как будто Сауле все еще была здесь, продолжала править своим собственным королевством. Вот сейчас простучат за дверью такие знакомые уверенные, легкие шаги, потянет запахом свежесваренного кофе, и она войдет, и поставит перед ним на консоль дымящуюся кружку, и перекинет за спину короткую рыжеватую косу, и скажет негромко и чуть насмешливо: «Магистр, если вы еще не готовы похоронить себя среди книг, вам стоит хотя бы ненадолго прерваться».
Киселев поймал себя на том, что, несмотря на все те упреки, которые Сауле высказала ему в последнем разговоре, он не чувствует ни капли обиды, разочарования или грусти. Ни к ней, ни к миру вообще. И дело было не в том, что маленькая мона архивист, в сущности, была права. Действительно, стоило начинать это все, чтобы закончить тем же самым, с чем они так долго все воевали.
Нет.
Просто – огромная, как прилив, как волна и как небо – нежность, и даже если бы Сауле захотела, она не смогла бы ее разрушить.
Так зеленая вспышка маяка пронизывает дождевые тучи и светит над морем, и пробивает длинным лучом туман, и ей нет никакого дела до бушующего вокруг урагана.
Законы физики, ничего больше.
Он толкнул дверь в хранилище и зажмурился от ударившего по глазам белого света.

О господи милосердный, они сияли.
Все эти картонные папки с наивными веревочными тесемочками, распираемые страницами -- так в половодье русло реки не вмещает в себя глыбы льда, и те раскалываются и встают на дыбы, и грохот стоит над водой, и искрится снежная пыль, а сверху с небес падает яростное солнце начала марта.
От них шел такой чистый, такой сокрушительный свет.
И пахло яблоками. И мокрыми вербами, и горячей травой, и еще палыми тополевыми листьями. В хранилище было светло, как днем, и на мгновение Дагу показалось, он слышит тихий звон. А потом он сделался громче: это с треском ломались, падали вниз сургучные печати, которыми были заклеены папки, и конверты с вердиктами Экспертного совета Круга, и когда Киселев шагнул через порог, сургучная крошка противно скрипнула под подошвами.
Он был лишним здесь, в этом царстве свободы, он был не нужен ни этим словам, ни этому миру, и лучшим, что он мог сделать, было закрыть дверь и вообще уйти отсюда.
Разве я сторож брату моему…
Но он выбрал – остаться.

В комнатке, которую Сауле приспособила под жилье, было светло, тихо и как-то очень просторно, хотя Даг помнил всю тесноту этого вынужденного жилища, где он и сам провел не один день. Мучаясь от неловкости, ощущая себя незваным гостем, он постоял возле рабочего стола моны Ристе. Ему хотелось глядеть на ее вещи, касаться их руками. Вот эти острые кончики перьев в стакане с письменными принадлежностями, медный бок сургучницы, скрепки в блюдце с перегородчатой синей эмалью. Как будто эти прикосновения могли вернуть ему Сауле.
К раме окна прилип багряный лист девичьего винограда.
На подоконнике, рядом с жестяной коробкой для кофейных зерен, стояла жаровня. Последние ночи были уже холодными, и, наверное, Сауле жгла угли, чтобы согреться.
На углях, покрытая плотным слоем пепла, лежала какая-то не то книга, не то толстая тетрадь. Наверное, тот самый злосчастный дневник, подумал Даг с содроганием. Он не читал его, и, споря с Сауле несколько дней назад, нисколько ее не обманывал, но и того, что он запомнил, мельком и однажды взглянув на эти страницы, хватило ему, чтобы понять, чем в действительности были эти строчки.
Рукописи не горят, сказала ему однажды государыня, а он усмехнулся желчно и возразил, что создатели, зато, горят отлично. И если с создателями все оказалось не так просто, то с рукописями, выходит, этот закон больше не работает?
Смахнув с обложки пепел, Даг с удивлением обнаружил, что ошибался.
И даже не в том, что полагал дневник Сауле сгоревшим, а он вот, уцелел.
То, что теперь лежало перед ним на подоконнике, никак не могло принадлежать моне Ристе.
Потому что эта книга, обтянутая синим бархатом, с серебряным корабликом на обложке, не могла быть ничем иным, кроме как Книгой Кораблей.
И магистр Киселев сперва не поверил своим глазам, когда увидел, как на матовых, цвета слоновой кости страницах медленно проступают чернильные строки, написанные таким знакомым, ровным, ученически-округлым почерком.

белый камень
тусклой бессильной звездой
переворачиваясь
отталкивается и взлетает
волны вспыхивают в сердцевине
рожденных камнем кругов
медное и золотое,
их пламя не угасает
человек приходит
со стороны моря
ладонью стирает копоть
с бетонных блоков,
у кромки воды оставляет
зажженный фонарь
по ночам
из плит песчаника
из диких каменных глыб
скрепленных раствором
из яичных желтков и золы
от давно сгоревших страниц
возвращаясь в реальность
растет маяк

на рассвете
я просыпаюсь
на берегу

начал выкладывать Райгард на фикбуке.
жалко, что там нельзя картинощьки складывать тоже.

ficbook.net/readfic/9867980

оказывается, можно испытывать глубочайшее сочувствие к человеку по вполне объективному и достойному сочувствия поводу.
и не видеть для себя никаких возможностей это сочувствие и поддержку выразить вслух - потому что за двадцать лет знакомства с этим человеком он сделался для тебя не то чтобы нерукопожатным, но уважение всякое ты к нему утратил, что уж там говорить о любви. что вся история ваших взаимоотношений закончилась так, что ты теперь вообще не представляешь для себя возможным с ним просто заговорить.
никогда не подозревал, что у меня вот такое может случиться.

итак, случилось страшное (тм)
сашычька пришел на фикбук.
ficbook.net/readfic/9847048/25340249

пока так, а там посмотрим.

верашние события слегка заслонили собой основные новости финансового рынка, а там было на что обратить внимание.

читать дальше1. стало известно, сколько за август нацбанк потратил из золотовалютных резервов. официальная статистика будет опубликована только 7 сентября, однако появились предварительные данные. так вот, за август ЗВРы снизились на более чем 1,35 млрд долларов. это абсолютный рекорд за всю историю наблюдений, которая начинается с 2003 года.
куда пошли эти деньги? часть из них, какабычна, была потрачена на погашение внешнего госдолга, однако примерно половина, как мне кажется, была потрачена именно на поддержку белорусского рубля. нацбанк участвует в торгах на валютно-фондовой бирже и при резких (более 5%) колебаниях курса выставляет свои объемы валюты, чтобы сбить резкое падение рубля.
2. ставки на межбанковском рынке однодневного кредитования доросли до 24% и замерли на этом уровне.
на практике это значит, что сейчас на межбанке только один банк - государственный банк развития, не являющийся коммерческим банком, а той структурой, которая кредитует госсектор промышленности - способен выставить объемы ликвидности. его ставка традиционно выше ставок комбанков и является постоянной, и это как раз именно те самые 24%.
3. кризис ликвидности затягивается, и сейчас коммерческие банки стали вновь предлагать населению срочные депозиты. ставки чудовищные - 20% годовых. на практике это значит, что вскоре появятся и кредиты - тоже по сумасшедшим ставкам. удорожание денег всегда приводит к инфляции, а это значит, что скоро даже эти сумасшедшие ставки будут выглядеть вполне приемлемыми. если есть возможность брать - берите и конвертируйте. в такой ситуации прогадать невозможно.
4. судя по резкому уменьшению золотовалютных резервов и всем остальным моментам, укрепление белорусского рубля, которое происходило в последние дни на биржевых торгах, не будет сильным и долгим. возможности нацбанка играть на понижение доллара за счет валютных интервенций и поддержания рубля за счет роста курса российского рубля быстро закончатся, других резервов пока не просматривается.

берегите себя и свои денюшки.
чуть попозже надеюсь разложить на цифрах, почему уход белорусского экспорта в российские порты невозможен. появились новые увлекательные цифирки.
всем спасибо.

слуште, вот я не понимаю. честно.
вот ты президент, у тебя власти дохрена и еще немножечко больше. но это только кажется же, что это хорошо. потому что власть - это же еще и ответственность, а проблем же дохрена.
этот вот кричит что денег нет и взять негде и в будущем тоже ничего хорошего не предвидится. а ешчо внешния далги плациць...
эти прасцихоспадзе яйцагаловыя орут - а мы забиром свае ноутбуки и уедзем за границу и будзем там па клавиатурах стучаць.
рабочыя этыя яшчэ, студзенты, урачы и дажэ учыцеля!.. вот уж ат каво мы ниажыдали.
арцисты туда жэ, чыво им всем не хватает. я ж их усих ускармиу пракцичэски с ложэчки левай сиськай. даже беларускую мову им дал, раз яны ужэ так прасили.
дзепутаты тожэ некатарыя себе пазваляют чорце што. вас жэ назначыли туда, ну што вы как дзеци малыя.
силавиков вот прышлось памяняць. как будта у меня есць лишния, штобы меняць. прышлось меняць шыла на мыла... тьфу, тефтеля на вакульчыка и абратна. штоб не раскачывали лодку.
и мишустик ишчо прыехау. я думау - яны нам радныя, братья и вот эта усе.
а ани такия и гаварат: ну, за газ вы нам дзеньги усе-таки аддайце, а патом мы пра нефць пагаварым. што пра нее разгаварываць кагда и так все панятна! с портами этыми литовскими тожы. ну вы ж сами чатыры гады таму назад прасили, каб мы прышли. скидку нам тожы харошую абешчали. ну вот мы цепер сагласныя. што там ешчо прорабатываць! вы так допрарабатываецесь, што нам скора везци нечыва будзет.
... а была ж врэмя, кагда я мог прэдставиць, што вот утра наступила - а я не прэзидзент. праснулся у сваим доме у александрыи, колю у школку намайстравау - сидзи малачко пей свежае ад беленькай козачки. или можаш пайци на трактары пакатацца. патом можна газету пачытаць... а не, нельзя, яны ж цяпер усе чэсныя... и так куда ни ткнися.
не, прыйдзецца усе ж таки прэзидзентам быць. вы жэ усе здохнеце без меня тут.

ладно, а теперь серьезно.
по поводу сегодняшнего визита российского премьера было много мути, ужасных ожиданий и всего такого.
почему не стоит ни на что особое рассчитывать.
премьер рф - фигура, которая уполномочена решать только экономические вопросы. сколько денег дать, что попросить взамен, что пообещать, посмотреть, на каком свете вообще сейчас находится больной. так сказать, оценить активы и во что потом обойдется их содержание, если таки да аншлюс в различных формах. больше ни на что он не влияет.
что мы имеем на выходе.

читать дальше1. просроченные долги за газ придется заплатить. это почти 330 млн долларов.
2. только после оплаты долгов поговорим про цену на нефть на следующий год и объемы поставок. пока российские компании готовы работать по ценам этого года, но мы еще посмотрим на состояние рынков и вот это все. объемы - ну, традиционные разговоры про 24 млн тонн, предусматривающих полную загрузку белорусских НПЗ, я слышу каждый год. и каждый год потом бывает по-разному.
3. российский кредит на 1 млрд долларов - по прежнему прорабатывается. то есть хз, дадут или нет.
4. Минск не знает, готова ли Россия дать скидки и льготы при перенаправлении его грузов с портов Литвы на порты РФ на Балтике. напомню, несколько лет назад РЖД России была готова дать скидку в 50% на тарифы, только бы белорусы возили через Усть-Лугу. что со скидкой сейчас, при обвале экономики из-за ковид - никто пока сказать не готов. опять же, речь идет не о всех грузах, а только о топливе. что с калием, металлопрокатом, станками и машинами - никто не в курсе.
5. санкционный экспорт не обсуждался.
6. АЭС и кредит не обсуждались.
во всяком случае, пока об этих двух пунктах ничего не известно.

теперь слегка о неявных целях визита.
читать дальшеочевидно, что весь визит был совершен для того, чтобы российская верхушка смогла своими глазами посмотреть, что происходит на территории, которую она собралась окучить.
про планы на окучивание косвенно говорят заявления про мышебратья и мыадиннарод.
из происходящего сегодня в Минске отчетливо видно, что никакие протесты и не думают успокаиваться. как управлять страной в таком состоянии, будут ли потом легитимны все принятые решения - никто не знает и не готов с этим связываться. поэтому так много туманных заявлений про мы подумаем и мы проработаем. из фактических заявлений я вижу только одно - денег за газ заплатите, суки.
заявления лукашэначки про новичок и навального сделаны исключительно для того, чтобы переключить международную повестку и тех, кто наблюдает за событиями в Беларуси, с протестов и возможного аншлюса на собственно новичок, меркель и навального.
сегодня было еще много разного интересного в банковской сфере, но если коротко - пздц там продолжается и не думает утихать.
пока все.

и еще про хроники_пикирующего.

1. сегодня приорбанк, входящий в пятерку основных банков с преимущественным иностранным капиталом страны и в пятерку вообще крупнейших банков, сообщил своим корпоративным клиентам о том, что их кредитные линии, как старые, так и недавно открытые и только планируемые к открытию, временно не будут обслуживаться деньгами.
говоря простым языком, кредитование промышленного сектора временно закрыто.
при оптимистичном сценарии, по данным банка, ограничения продлятся до 2 сентября. что подразумевается под оптимистичным сценарием, не уточняется. что будет, если сценарий не будет оптимистичным, покрыто завесой мрака.
ожидаемо, что это затронет и другие коммерческие банки, банки с госкапиталом, возможно, продержатся дольше.
но это очень плохой звоночек.

2. ставки на межбанке продолжают расти - сегодня уже больше 17%. напомню, что на 10 августа ставка была в районе около 4%. то есть с ликвидностью все продолжает быть очень и очень плохо.

3. отжатый у газпрома белгазпромбанк сообщил, что в даже в центральном офисе снять валюту по картам нельзя - ее нет. также этот банк и все остальные продолжают держать валютные обменники пустыми. кстати, за полугодие основной российский акционер белгазпромбанка - газпром - вывел через изъятие дивидендов из своей дочки около полумиллиарда долларов. а патамушта нечыва тут.

4. предприятия отчитались о рекордном росте складских запасов и росте убытков за полугодие. также стало известно о том, что практически на всех крупных промпредприятиях, несмотря на номинальное отсутствие забастовок, выпуск продукции осуществляется в очень небольших объемах: негодяи рабочие, отморозки, наркоманы и атшчэпенцы, приходят на рабочие места и начинают требовать то станки починить, то расходники к станкам предоставить, то форму постирать.

5. начинает просматриваться создание теневого валютного рынка - граждане, не надеясь больше на банки, покупают и продают валюту друг у друга. обыкновенно, вслед за этим идет процесс формирования множественности валютных курсов, который только поддерживает ускорение девальвации нацвалюты. пока сложно сказать, удерживает ли нацбанк рубль рыночным ресурсом, так как нет пока банковской статистики, говорящей о том, поддерживает ли нацбанк курс валютными интервенциями на валютно-фондовой бирже. административного давления на курс я лично пока не вижу, но не готов сказать, долго ли это продлится. зависит от того, как долго нацбанк будет готов сопротивляться давлению администрации президента и правительства.

6. и последнее, формально не имеющее отношения к иканомике, но очень значимое.
в этой стране никогда, ни при каких условиях, власть не наезжала ни на одну из религиозных конфессий и всегда гордилась межрелигиозным миром. да, могли быть наезды на поляков или цыган - но в исключительно светском поле. сегодня они додумались запретить въезд в страну главе католической миссии, имеющему, между прочим, белорусское гражданство, и тайно поменять замок в главном, по народному мнению, католическом храме страны. и это в стране, где представители католической конфессии занимают уверенную треть, а в некоторых регионах и более того.
я прямо даже не могу прогнозировать, какие еще ошибки это долбоклюи могут совершить.

7. вся складывающаяся ситуация будет подталкивать власти к введению банковских ограничений. сегодня эксперты говорят о возможности ограничений не только по валютным, но и по рублевым ресурсам предприятий и населения. потому что других источников средств пока не просматривается. пике банковского сектора становится все круче.

8. что со всем этим делать? снимать деньги с зарплатных карт и закрывать депозиты. если есть возможность обналичить кредиты - обналичивать. если есть возможность конвертировать рублевую массу - делать это. если есть возможность закупиться товарами длительного пользования - лекарствами, моющими средствами, кормом для животных, продуктами длительного хранения - делать это. в особенности это касается импортных товаров.

не так уж много вещей, на которые можно смотреть бесконечно. одна из них - как субъект (человек или институция, в данном контексте не так уж важно) пытается самоубиться. я тут имею в виду не вот это прям серпом по яйцам бритвой по венам, а всякий ситуационный селфхарм из серии назло маме отморожу уши.
и вот сейчас я практически в прямом эфире наблюдаю, как это происходит с белорусскими властями.
я не буду про политику, я только про иканомику чучуть, потому что в этом я понимаю точно.
итак, что происходит, немного по верхам, не задевая глубоко банковскую сферу. чисто торговля и логистика.

читать дальше1. а мы возьмем и переориентируем отправку грузов так, чтобы миновать литовские порты.
для начала. те самые 30%, о которых говорит лукашэначка - это не доля белорусского сектора в экономике Литвы. это всего-навсего доля грузов в грузообороте порта Клайпеды. да и то было это давно, еще до ковида, и слегка неправда. с тех пор уже много воды утекло, и Клайпеда научилась с этим как-то справляться, хотя не сказать, чтобы общее падение грузооборота ее осчастливило.
Литва и Клайпеда в частности - самое короткое плечо транзита. все иные направления дороже, даже та же Латвия (Вентспилс и Рига), и транспортные затраты неминуемо сказываются на прибыли. Беларуськалий имеет собственный терминал в порту Клайпеды. очевидно, теперь его придется бросить? или что? очевидно, что переориентация имеет смысл только для перевалки калийных удобрений -все остальные сыпучие грузы и машиностроение - не то чтобы проблематично, но дороже и технически сложнее.
уйти в российские порты (Питер, Усть-Луга и тыды и тыды) - неимоверно дороже. настолько дороже, что еще пару лет назад российские железные дороги готовы были доплачивать половину стоимости белорусским контрагентам только за то, чтобы они везли свои грузы туда, а не в Литву. доходило даже до того, что в Беларусь сырую нефть готовы были поставлять на условиях исключительной отгрузки готовых нефтепродуктов через порты РФ. скидка так и не сработала. будет ли она теперь - писями по воде вилано. к тому же, Усть-Луга - это исключительно наливочный терминал.
так что, хлопцы, уперод, и хай бог вам шчасциць.

2. Украина.
пока не очень понятно, означает ли заморозка всех отношений с Минском и заморозку торговых контрактов.
но для понимания, на украинском рынке топлива белорусские бензины занимают плавающие 40-50%, по дизтопливу эта доля выше. среднегодовой экспорт нефтепродуктов в Украину - это порядка 2 миллиона тонн, в стоимостном выражении мягко выражаясь дохрена. при этом украинский рынок для Беларуси самый выгодный по прибыли, ни на одном направлении белорусские керосинки не наваривают столько. к чести самой Украины, она давно научилась диверсифицировать свой рынок топлива и с легкостью будет готова заместить белорусские объемы российскими, литовскими и польскими, да и вообще какими угодно. да, топливо в Украине чутка подорожает, но не смертельно. что будет с Беларусью, для которой в общем объеме экспорта в тоннах украинская доля критична, а в стоимости и вообще пиздец - я представить не берусь.
белорусские НПЗ давно в жопе и прибыли там не видели достаточно давно - виной тому российский налоговый маневр и общее падение спроса из-за ковид. в валютной выручке страны доля нефтянки уверенно превышает треть.
обратно же. если все уходит в заморозку, вместе с ней уходит и Одесский порт, через который лукашэначка в последнее время наладился покупать не-российскую нефть.
репутационные потери вроде утраты статуса переговорной площадки и прочее такое же я вообще даже не трогаю. международные инвесторы в оммараке и в обозримом будущем из него не выпадут.

3. замещаемый беларусью санкционный экспорт России в страны ЕС. да ладно, европа немедленно загнется, чоуж там. кстати, хотелось бы узнать, что это такое. выращенные в белорусских морях креветки? сыр "Пармизан" Слуцкого сыродельного завода? нет? а что тогда?
и еще отдельно интересно, что будет делать Минск без возможности европейских поставок, при том, что доля европейской торговли в общем объеме экспорта - это чуть меньше половины, откуда валюту брать будет - это я с удовольствием посмотрю.

4. и я уже молчу по поводу выпадающих доходов от европейского транзита, обслуживания сопровождения авиарейсов и вот этого всего.

5. итак, впереди у страны катастрофическое падение валютной выручки и доходов бюджета. а это значит, что к тем факторам, которые уже обрушили валютный рынок, добавятся новые. при этом, даже в 2011 году не было таких угрожающих условий, а рубль обрушился в три раза.

спасибо, у меня пока все.