jaetoneja
читать дальшеВ Крево по-прежнему было холодно и дождливо.
Как будто весна помедлила на пороге, но так и не решилась войти. И, выйдя из вагона пригородной электрички на перрон кревского вокзала, Михалина искренне пожалела, что не вышло остаться в Ниде. Там, хотя бы, было тепло.
Теперь, наученная горьким опытом, она не пыталась изображать из себя приличную горожанку. Полицию не обмануть, глаз у них на таких, как она, давно наметан. Венаторам попадаться тоже не следовало. Майка не могла сказать с уверенностью, но что-то ей подсказывало: все, что случилось в Нидской Опере, отпечатано в ее душе так же отчетливо, как если бы она написала все это на плакате и явилась с этим плакатом под стены Святого Сыска.
Поэтому самым правильным было – прятаться.
Она дождалась, пока схлынет толпа пассажиров, пока тронется в депо состав, потом спрыгнула в яму путей и пошла по шпалам – туда, где на стрелках синим светились огоньки семафоров. Мокрый дождь пополам со снегом лепил в лицо, но ни холода, ни сырости она не ощущала.
Подлезать под вагоны, не замечая грязи, душного запаха гудрона, не чувствуя, как остаются на лице, на ладонях, на одежде жирные пятна сажи и копоти. Замирать между шпалами, слыша вдалеке стук молотков путевых обходчиков. Над головой гулко перекликались паровозные гудки, то и дело звучали из репродукторов голоса диспетчеров, и Майке казалось, это поезда разговаривают между собой, и каждый, каждый из них спрашивает о ней.
Через несколько часов ей удалось преодолеть сортировочную горку и оказаться у забора, за чугунными прутьями которого была видна полупустая, залитая лужами площадь автостанции. Два прута забора были выгнуты – как будто кто-то нарочно позаботился о том, чтобы Михалина могла протиснуться наружу.
Он сидел на автобусной остановке, широко расставив руки, упираясь ладонями в лавку и чуть набычив голову. Как будто был по меньшей мере в сойме – готовый вцепиться в глотку любому, кто осмелится ему перечить.
С неба по-прежнему сыпался мокрый снег, крупные хлопья оседали и таяли на полах старинной серой чуги, затканной серебристыми травами, на богатой меховой опушке корзна, расплывались каплями на фибулах из дутого золота, на носах низких сапог из мягкой кожи. И Майка не сразу заметила: островки плесени на богатой одежде, на сафьяне сапог, на отделке корда.
-- Садитесь, ясная панна, не нужно меня бояться. – Хмурое, чуть одутловатое лицо этого человека немного смягчилось, потеплел взгляд рысьих, с желтизной, глаз.
У него было удивительно знакомое лицо, и это впечатление не могли сгладить ни обвисшие от уличной влаги рыжеватые усы, ни синеватые с прозеленью пятна на лбу, на тыльных сторонах ладоней, на шее, выступающей из высокого ворота. Запах стылой земли, мокрого пепла, тлена стоял вокруг плотным облаком. Хотелось зажать нос и бежать без оглядки.
-- Было бы кого бояться, -- с вызовом, за которым она надеялась спрятать страх, проговорила Майка. Но этот человек только усмехнулся.
-- Панна, я вижу, замерзла.
Пушистый куний мех его корзна обнял Майкины плечи. От воротника плаща пахло странно – мокрой звериной шерстью, пеплом, горьким табачным дымом. Почему-то вспомнился отец – что-то общее было между этим человеком и тем, во что превратился пан Ярош в последние месяцы своей… жизни?
-- Панна верно догадалась.
-- Панна в школе училась со старанием, а не подол просиживала. – Она, наконец, сообразила. Князь Витовт Пасюкевич, хозяин Омеля, убитый во время предпоследней Болотной войны. Сколько лет прошло с его смерти? Два века или два с половиной?
-- Какая, в сущности, разница, панна, кто протянет вам руку помощи. Живые, как я заметил, не слишком торопятся. Зато в яму с вапной отправят вас со скоростью необычайной.
-- Если поймают.
Он коротко хохотнул, скосил на Майку желтый рысий взгляд.
-- Нет ничего сложного в том, чтобы поймать одну глупую молодую паненку, не имеющую ни денег, ни документов, ни крыши над головой. Портреты панны на каждом столбе Крево. Эти шельмецы в Святом Сыске умеют работать.
-- Вам-то что до того. С какой радости мне помогать.
-- После того, что панна устроила в Нидской Опере… панна не задумывалась о том, что такое не под силу даже десяти ведьмам, что бы там ни твердил этот шеневальдский ублюдок.
-- Вы о ком? – удивилась Михалина.
-- О Гивойтосе. Я разве не сказал?
Как будто весна помедлила на пороге, но так и не решилась войти. И, выйдя из вагона пригородной электрички на перрон кревского вокзала, Михалина искренне пожалела, что не вышло остаться в Ниде. Там, хотя бы, было тепло.
Теперь, наученная горьким опытом, она не пыталась изображать из себя приличную горожанку. Полицию не обмануть, глаз у них на таких, как она, давно наметан. Венаторам попадаться тоже не следовало. Майка не могла сказать с уверенностью, но что-то ей подсказывало: все, что случилось в Нидской Опере, отпечатано в ее душе так же отчетливо, как если бы она написала все это на плакате и явилась с этим плакатом под стены Святого Сыска.
Поэтому самым правильным было – прятаться.
Она дождалась, пока схлынет толпа пассажиров, пока тронется в депо состав, потом спрыгнула в яму путей и пошла по шпалам – туда, где на стрелках синим светились огоньки семафоров. Мокрый дождь пополам со снегом лепил в лицо, но ни холода, ни сырости она не ощущала.
Подлезать под вагоны, не замечая грязи, душного запаха гудрона, не чувствуя, как остаются на лице, на ладонях, на одежде жирные пятна сажи и копоти. Замирать между шпалами, слыша вдалеке стук молотков путевых обходчиков. Над головой гулко перекликались паровозные гудки, то и дело звучали из репродукторов голоса диспетчеров, и Майке казалось, это поезда разговаривают между собой, и каждый, каждый из них спрашивает о ней.
Через несколько часов ей удалось преодолеть сортировочную горку и оказаться у забора, за чугунными прутьями которого была видна полупустая, залитая лужами площадь автостанции. Два прута забора были выгнуты – как будто кто-то нарочно позаботился о том, чтобы Михалина могла протиснуться наружу.
Он сидел на автобусной остановке, широко расставив руки, упираясь ладонями в лавку и чуть набычив голову. Как будто был по меньшей мере в сойме – готовый вцепиться в глотку любому, кто осмелится ему перечить.
С неба по-прежнему сыпался мокрый снег, крупные хлопья оседали и таяли на полах старинной серой чуги, затканной серебристыми травами, на богатой меховой опушке корзна, расплывались каплями на фибулах из дутого золота, на носах низких сапог из мягкой кожи. И Майка не сразу заметила: островки плесени на богатой одежде, на сафьяне сапог, на отделке корда.
-- Садитесь, ясная панна, не нужно меня бояться. – Хмурое, чуть одутловатое лицо этого человека немного смягчилось, потеплел взгляд рысьих, с желтизной, глаз.
У него было удивительно знакомое лицо, и это впечатление не могли сгладить ни обвисшие от уличной влаги рыжеватые усы, ни синеватые с прозеленью пятна на лбу, на тыльных сторонах ладоней, на шее, выступающей из высокого ворота. Запах стылой земли, мокрого пепла, тлена стоял вокруг плотным облаком. Хотелось зажать нос и бежать без оглядки.
-- Было бы кого бояться, -- с вызовом, за которым она надеялась спрятать страх, проговорила Майка. Но этот человек только усмехнулся.
-- Панна, я вижу, замерзла.
Пушистый куний мех его корзна обнял Майкины плечи. От воротника плаща пахло странно – мокрой звериной шерстью, пеплом, горьким табачным дымом. Почему-то вспомнился отец – что-то общее было между этим человеком и тем, во что превратился пан Ярош в последние месяцы своей… жизни?
-- Панна верно догадалась.
-- Панна в школе училась со старанием, а не подол просиживала. – Она, наконец, сообразила. Князь Витовт Пасюкевич, хозяин Омеля, убитый во время предпоследней Болотной войны. Сколько лет прошло с его смерти? Два века или два с половиной?
-- Какая, в сущности, разница, панна, кто протянет вам руку помощи. Живые, как я заметил, не слишком торопятся. Зато в яму с вапной отправят вас со скоростью необычайной.
-- Если поймают.
Он коротко хохотнул, скосил на Майку желтый рысий взгляд.
-- Нет ничего сложного в том, чтобы поймать одну глупую молодую паненку, не имеющую ни денег, ни документов, ни крыши над головой. Портреты панны на каждом столбе Крево. Эти шельмецы в Святом Сыске умеют работать.
-- Вам-то что до того. С какой радости мне помогать.
-- После того, что панна устроила в Нидской Опере… панна не задумывалась о том, что такое не под силу даже десяти ведьмам, что бы там ни твердил этот шеневальдский ублюдок.
-- Вы о ком? – удивилась Михалина.
-- О Гивойтосе. Я разве не сказал?
@темы: райгард, тексты слов