понедельник, 11 ноября 2019
читать дальшеСо стороны особняк семьи Сорэн напоминал расправившую крылья большую хищную птицу. И два окна, горевших в комнатах нижнего этажа, странным образом только усиливали это впечатление. Продравшись сквозь липкую ознобную дремоту, Даглас Киселев увидел выступающую из сумрака темную каменную громаду – два длинных крыла, соединенных между собой крыльцом с высоким портиком, -- поникший от дождя парк, несколько темных сосен в отдалении на взгорке. И сиплым голосом велел хлопцам править лодку туда, на эти горящие в дождевой круговерти огни.
Почему-то на землях майората Сорэнов дождь лил особенно сильно.
Пока швартовались у крыльца, Даг, все так же нахохлившись, сидел на корме, смотрел на вспухающую веселыми пузырями воду у бортов. Отражение от огня фонаря расходилось широкими кругами, и ему все казалось, что вот сейчас из глубин начнут подниматься чудовищные глубоководные рыбы, с пучеглазыми мордами, станут разевать полные острых зубов пасти. Наверное, это была всего лишь лихорадка, но думать о придонных чудовищах Дагу казалось менее опасным, чем о том, например, что вот под этой толщей воды теперь погребены дорожки регулярного парка, белые статуи, клумбы с розами и сортовыми георгинами – вся та изысканная красота, которой всегда славился этот дом.
Он бывал здесь несколько раз в прошлой жизни, разумеется, по службе, но хорошо запомнил эту атмосферу роскошного южного парка, с его водопадами, фонтанами и каменными скамьями в самых неожиданных местах, заплетенные диким виноградом дорожки, уносящиеся в небо эдерские кедры… плоские кроны, будто ступени, ведущие за облака прямиком к богу… Этот дом и этот парк никак не могли существовать здесь, под этим северным небом, но всегда были – как вызов и как насмешка, вечная загадка, которую разгадать никому не под силу.
Как и дом. Он был построен так, что всегда производил впечатление недосказанности. Южный, обращенный к морю фасад – легкие эдерские кружева, восторг и нега, полукруглая мозаичная арка над парадным входом, кружевные невесомые башенки, спящие на площадках уступами спускающейся к морю лестницы мраморные львы. Северный парадный фасад, тяжелая мрачная готика, бойницы и контрфорсы, поневоле заставляющие вспомнить времена Одинокого Бога…
Почему-то Дагу казалось, майорат не сохранился. Сейчас, в горячке, он не мог вспомнить, что именно заставило его так думать. Что-то попадалось ему в бумагах о пожаре… но какая разница, если вот сейчас он стоит на крыльце, завернувшись в мокрый плащ, как последний бродяга, и смотрит, как переливаются в неверном фонарном свете узоры из синей и зеленой смальты на полукруглом, будто небеса, своде.
-- Мессиры?..
-- Добрая мона, -- сказал Киселев в полуоткрытую дверь. Не видя лица говорящей, слыша только голос – низкий, чуть глуховатый, наполненный таким откровенным эдерским акцентом, что могло бы показаться: сама мона Мария Сорэн, последняя жена главы военного округа Эйле генерала Даниила Сорэна, вышла к ним навстречу. – Не откажите путникам в столь поздний час…
Дверь открылась шире. Стоящая на пороге женщина в длинной с бахромой шали повыше подняла фонарь.
-- Провидению препоручаю вас, дети мои, -- проговорила она серьезно, без тени насмешки, и почему-то это показалось Дагу особенно издевательским. – Препоручаю и заклинаю. Остерегайтесь выходить на болота ночью, когда силы зла властвуют безраздельно!
Киселев ощутил прилив холодного бешенства.
-- Вольно вам, мона, цитировать запрещенные книги, сидя в тепле и сухости. Но на литературу мне сейчас несколько наплевать. Хотите, я вам мандат магистра покажу? Или так впустите?
Ну конечно же, он ее узнал.
Несмотря на то, что видел всего один раз, мельком, когда приезжал в Руан-Эдер за пару лет до ноябрьского переворота. Тогда он встречался с эрлом Руан-Эдера принцем Равилем, разговаривал о судьбе его беглой сестры, но почему-то запомнил вдруг выбежавшую на террасу девочку-подростка. Она была как солнечная вспышка: в лимонно-желтых шальварах и такого же цвета тунике, перевязанной по бедрам узорчатой шалью. На концах бахромы были подвязаны бубенчики, только по их звону Даг и его собеседник и обнаружили, что больше не одни.
Смуглые руки, тонкие, как веточки. Огромные, черные, как вишни глаза, в упор взглянувшие на него из-под кисейной вуали, накинутой поверх маленькой круглой шапочки. Нежный овал лица, и этот румянец, будто скрытый огонь, проступающий из глубины… Яркий маленький рот – как у мадонн на иконах в храмах Корабельщика, и тонкий едва заметный белый шрам справа, над верхней губой… Равиль тогда сказал, что это его племянница, и посмотрел строго; она смутилась и метнулась прочь.
И казалось бы, он видел эту девочку полминуты, больше десяти лет назад, но проклятая профессиональная память впечатала в себя и ее, втянула, как мушку в янтарь, и что теперь делать.
-- Интересно, мона Камаль, -- сказал он, не умея противиться неизбежному и понимая, что рано или поздно все равно проговорится. – А ваши родственники знают, где вы и что с вами происходит?
-- Думаю, что и ее родственники, и прочие детали биографии мессира Киселева не могут касаться ни в малейшей степени, -- прозвучал из коридора мужской голос.
Даг обернулся.
За то время, которое он прожил в этой новой, так щедро и, кажется, бессмысленно дарованной ему жизни, Киселев много раз пытался представить, как это произойдет. Богатое воображение бывшего создателя послушно подсовывало ему разные картинки, то невыносимо пафосные, то печальные, то смешные… но среди них совершенно точно не было вот этой: пыльное пространство парадной залы майората Сорэнов, освещенное неверным светом масляной лампы, непроглядная осенняя темень за дождливыми окнами – и Феличе, появившийся на пороге, завернутый в шлафрок, с осунувшимся бледным лицом. Как будто он не спал несколько суток подряд.
На первый взгляд, Киселев бы сказал, что Сорэн нисколько не изменился за все эти годы. Но было в его лице что-то, что показалось ему не странным, нет. Незнакомым.
Может быть, смягчившиеся черты. Ушедший из взгляда тот хищный волчий прищур, который всегда так пугал. Это был какой-то другой Сорэн, с которым Даг понятия не имел как обращаться.
-- У тебя лихорадка, -- сказал этот новый Сорэн, и на мгновение Киселеву даже показалось, сейчас он коснется ладонью его лба и примется качать головой, как озабоченная бабушка. – Нехама, у нас есть что-нибудь?.. Пирамидон, там, я не знаю…
-- Я все сделаю, -- проговорила мона Камаль и, подняв со стола лампу, кивнула Дагу, чтобы следовал за ней.
-- Там со мной люди, -- сказал он еще напоследок, как будто это могло его защитить – от чего-то, чему он пока еще не умел найти определения.
-- Твои люди давным-давно сидят на кухне и пьют чай. Или не только чай… судя по тому, что я слышу, -- ворчливо откликнулся Феличе, и Даг понял, что спастись не удастся.
@темы:
тексты слов,
химеры
-
-
11.11.2019 в 23:27почему я под столом? Почему эта фраза стала крылатой? Ну, что в ней такого?!
-
-
12.11.2019 в 06:12На самом деле, вопрос о том, почему те или иные фразы становятся цитатами, заставил меня сегодня весь день ломать голову. Кое-какие соображения появились, но я ещё подумаю и потом, ебж, оформлю отдельным постом.
-
-
12.11.2019 в 09:13Вот, что в этой фразе такого? Она, конечно, очень образная, и в ней используются впечатляющие
То есть, какой-то секрет тут точно есть.
-
-
13.11.2019 в 06:23А ещё немаловажное условие: фраза должна быть универсальной. То есть, чтобы в случае ее применения к другой ситуации возникал эффект дополнительных смыслов. И ассоциация в голове произносящего с героем, который это говорит, позволяла сказать больше, чем просто словами.
Как-то так мне видится. Возможно, есть и что-то ещё.