читать дальшеРазумеется, Марфа никого слушать не стала. Правда, отчитываться в своих действиях она тоже ни перед кем не собиралась, и потому милорд Феликс Сорэн вновь прибыл в Ле Форж никем не жданный. Было позднее утро, когда его лаково-черный «нойон» остановился перед крыльцом, распугав окрестных котов и воробьиную стаю, плотно оккупировавшую куст сирени. Лиза выглянула на звук клаксона и птичий гам, увидела, как открывается дверь салона и Посланник, весь в темном, с серебряной карабелой на груди, и мрачный, как туча, медленно выбирается с водительского сиденья. Это было так неожиданно, что Лиза укололась о забытую в шитье иголку. Прикусила палец, морщась от ржавого вкуса собственной крови, и промолчала. А надо было, наверное, не молчать, надо было скандалить, звать околоточного, что ли, жаловаться на незаконное вторжение в жилище… но разве околоточный может тут хоть что поделать. Да и ущерба никакого пока нет, ни разбоя, ни насилия… вот, мирно стоит на крыльце, беседует с хозяйкой дома.
-- Доброго утра, мазель Марфа.
-- Не назвала бы его бы добрым. Почему-то видеть вас – всегда к неприятностям.
-- В том, что мы часто видимся, никто не виноват. Но, право слово, ездить к вам, как на работу, невеликое удовольствие. Я бы даже сказал, что логичнее было бы вам перебраться в столицу.
Марфа фыркнула, вздувая надо лбом пряди светлых волос. Все ее лицо выражало собой недогование и досаду. Как будто Посланник явился к ней незваным-непрошенным, а не она же сама его и пригласила.
-- Ну уж нет. Проще вам переехать сюда. Тем более, что вряд ли этот визит последний.
Феличе странно посмотрел на нее. Потом усмехнулся, будто бы через силу.
-- Марфа, Марфа, ты заботишься и суетишься о многом . Я бы даже сказал – слишком о многом.
-- Цитировать святое писание не к месту – это теперь так принято? – хмыкнула она в ответ, и Посланник будто бы смутился. И заметил, что, хотя и позволил себе некоторое вольное обращение с вопросами веры, однако же и мазель Марфа должна понимать. Тот, кого она на этот раз нашла возле маяка – отнюдь не Спаситель, и даже Корабельщик из него очень так себе. Хотя и нашел, подобно Господу в доме Марии и Марфы, приют в ее доме.
Лиза подумала, что в ответ на такие упреки аптекарка смутится, но та взглянула в глаза Феликсу Сорэну с вызовом.
-- Вы мне не платите, чтобы я слушалась вас беспрекословно.
Посланник не ответил. Только, отвернувшись, пробормотал что-то о тридцати серебренниках, которые с него требует тот, кто их никоим образом не заработал. Потому что не следует путать божий дар с яичницей.
Лиза ни слова не поняла из их беседы. Какое отношение имеет к Сан Юрьичу Спаситель, кто такой Корабельщик, и почему Марфе не полагается никаких денег, хотя она и привечает у себя в доме всяких убогих, а на тридцать – ладно, пускай не серебренников, а вполне прозаических империалов – можно было бы накормить полк солдат, причем не только яичницей.
-- Так что зовите его, и давайте уже покончим на этом. Дитя, а ты пойди погуляй. И не приведи господь я узнаю, что ты подслушивала.

-- Стало быть, ты уцелел.
-- Стало быть, так. Хотя ты от этого не в восторге.
Со стороны можно было подумать – вот сидят на крыльце два добрых друга, давно не виделись, беседуют неспешно. Облитые нежарким августовским солнцем, утонувшие в медовом спокойствии позднего утра. Ладони лежат на теплых досках крыльца. Разговаривают ни о чем, и поливаная миска с яблоками стоит на ступенях между ними – как чаша с причастием, и малиновым, желтым и алым светятся яблочные бока. Золотая пчела ползет по краю миски, странная дымка висит над головами сидящих – будто именно в этой точке искажено пространство, проколото огненной иглой, и от того, кем и как будет зашита прореха, зависят именно сейчас судьбы мира.
Лиза смотрела с кухни, укрывшись за кисейной занавеской, отсюда прекрасно было видно все, что происходит на веранде. Неощутимо ныло под сердцем, и потели ладони. Так, словно в эту минуту она совершала недозволенное. Но если бы она понимала хоть что-то в этой беседе!
-- Еще там, на кладбище в Эйле, на могиле твоей бывшей жены, я предупреждал тебя… Но тебе было плевать. Ты придумал сказку, ты записал ее. Теперь мы все живем в этой сказке. Нравится она тебе?!
-- Как будто от того, нравится она мне или нет, что-то может измениться. И потом. Насчет бывшей жены. Милорд Сорэн не оговорился случайно?
-- Можно подумать, ты собираешься лично разубедить ее в этом. Насколько я понял – нет.
-- Тебе-то какое дело.
-- Мне – дело, -- возразил Посланник. Уронил два тяжких слова, будто через силу. – Мне есть дело. Кто-то же должен теперь расхлебывать то, что ты наворотил. Потому что в любых граничных условиях людям нужны еда, тепло в домах, лекарства и безопасность. А война и ее последствия – совсем не то, что помогает это обеспечить. И такая ноша вовсе не для женских плеч. Даже если эта женщина согласна назвать себя мессией.
-- То есть, ты хочешь сказать, что там, у маяка, она не пошутила?
-- К черту такие шутки.
Ковальский не ответил. Рассеянно взял из миски яблоко, с хрустом надкусил. Запахло свежо и влажно, так пахнет в феврале, когда вдруг проглянет солнце, и двинется в свой извечный путь по древесным жилам сок. Посланник смотрел изумленно: в этом простом жесте было столько… не человеческого спокойствия, что поневоле тянуло усомниться в собственных словах. Как он сказал при встрече этой апрекарке, Марфе? «И даже не Корабельщик»? Так ли он теперь уверен в этом?
-- Что ты собираешься делать дальше? – как можно более спокойным голосом поинтересовался Сорэн.
-- Не знаю. Вернусь в Эйле. Узнаю, не выставили ли меня вон из университета. И заодно, сохранился ли университет. В общем, попытаюсь жить дальше.
Он испытал короткую мстительную радость. От того, что Хальк не собирается ехать в столицу, объясняться с Алисой. И тут же устыдился этого. И спросил, изо всех сил стараясь казаться равнодушным и насмешливым -- этаким вершителем чужих судеб, что даже самому противно стало:
-- Сумеешь?
-- А ты можешь предложить мне что-то принципиально другое?
-- Помнится, я уже предлагал в этом доме одному человеку другую жизнь.
-- И что? Он отказался?
-- Почему это, -- оскорбился Феличе. – Разве я похож на дьявола, чтобы обещать все счастье мира в обмен на бессмертную душу?
-- Не слишком. Но я выслушаю.
-- Чтобы до конца убедиться в том, какой я мерзавец. Но не думай, легкой жизни я тебе не пообещаю.
-- Жизни вообще.
Сорэн подумал, что с таким характером этот человек сам способен вырыть себе могилу, нисколечко не нуждаясь в чьей-либо помощи. Но промолчал.
-- Я предложу тебе подумать о судьбе тех детей, которые твоими стараниями оказались здесь, вместе с тобой. Например, о мазели Ворониной, которая сидит сейчас на подоконнике в кухне и делает вид, что совершенно не увлечена нашей беседой. Или об этом младом вьюноше, которого я видал в аптеке вместе с Марфой. Как ты думаешь, какая судьба их всех ожидает? И живы ли их родители? И хорошо ли им всем будет, если государство определит их в одно из закрытых учебных заведений?
Ковальский поперхнулся яблоком и долго кашлял. Оцепенев, Лиза смотрела, как трясутся его плечи. В эту минуту ей было так жаль его, что она даже позабыла о том, что ее присутствие обнаружено. И ничуть не страшно за свое будущее. Словно кто-то шепотом, на ухо, пообещал ей, что все сложится хорошо.
Небо над кронами деревьев было глубоким и синим, с перистыми облаками. Ангел простер крыла, сказала как-то Марфа, хотя никогда Лиза не замечала за ней религиозности, скорей наоборот. Но бывают, видимо, времена, когда даже самые прожженные циники чувствуют у виска дыхание чуда.
-- Ты же не думаешь, -- продолжал Посланник, -- что твоя сказка… назовем это, для простоты, абсолютным текстом… была единичным явлением. Таких, как ты – море, и главное здесь – вера читателя. Ты можешь поручиться за то, что никто из тех детей, из летнего лагеря, не в состоянии сложить буквы в слова? Я, например, знаю, что мазель Воронина пишет стихи. Неплохие, между прочим, стихи. И поэтому я предлагаю тебе работу. Ты не вернешься в столицу, ты останешься здесь, в Эйле. Ты отстроишь маяк, насколько это возможно за короткий срок, и соберешь по всей стране таких же, как ты сам, и станешь учить их… жить так, чтобы их сказки не превращались в нашу страшную быль. Так, кажется, ты писал своей жене из-за той грани, которая еще совсем недавно существовала между твоим и моим миром?
-- Т-ты!.. Кто тебе дал право?!
-- Сядь, -- ледяным голосом велел Феличе. – Ты забыл. Мы ждали чуда – и мы его дождались, и она есть это чудо. Твоя жена. Нравится тебе это или нет. А все деяния божественного толка открыты тем, кто верит искренне. Ты согласен?
-- Мне девятнадцать лет. Где вы видали директора школы в таком возрасте?
Феличе досадливо отмахнулся. И добавил, что этот вопрос его не занимает нисколько, потому что, как он уже успел убедиться, для тех, кто пришел с той стороны, время течет э-э… несколько иначе.
-- Ты себя в зеркале видел? Я бы дал тебе ровно вдвое больше. И… мы говорим не о том. Если тебе хотя бы сколько-нибудь не наплевать на тех, кто верил тебе, как богу – ведь они не бросили тебя там, на маяке! – ты не бросишь их на произвол судьбы. Я хочу, чтобы учебный год начался вовремя.
-- Но как я успею?!
-- Откуда мне знать, -- пожал плечами Феличе и, кряхтя, поднялся с крыльца. – Думай.

@темы: тексты слов, химеры