это, конечно, черновик черновика. но лучше так, чем вообще никак. потом допилю - напильником на коленочке.
по крайней мере, сейчас это значит только одно: этот текст уже можно собирать. боже милостивый, меня просто трисет от мысли о том, какая адова работа мне предстоит.

а картиночку поставлю вот эту, чтобы ольга_николавна  columnist, которая рисует мне иллюстрации, осознавала всю свою гражданскую ответственность.



читать дальшеЭпилог

Кто-то должен все время смотреть на свет,
Повторяя упрямо, что смерти нет.
Потому что в действительности у тьмы
Нет другого оружия -- только мы.

Начало мая, 1906 год
Округ Эйле, Нида.

-- Пани Кисельова? Прошу, миледи.
Обшитая кожей и деревом лакированная дверь черного представительского “нойона” распахнулась, впуская в салон авто запах мокрого весеннего сада, дождя, бензина.
Моря.
Возле машины стоял стюард, держал в руках раскрытый зонт. С краев зонта ручьями текла вода, текла и впитывалась в землю, покрытую редкой травой, засыпанную коричнево-красными тополевыми сережками.
-- Выходи, ну что же ты, -- сказал Даг.
Сауле молча протянула стюарду руку.
Наверное, она еще долго не сможет привыкнуть к тому, что вышла замуж. И хотя она настояла на том, чтобы сохранить собственную фамилию - а Даг, скрепя сердце, согласился - реальность такова, что никто не будет помнить о том, что есть мона Сауле Ристе. Теперь есть миледи Киселева, супруга главы департамента безопасности и печати.
Значит, я уже умерла, спросила она себя, ступая из машины на землю - мокрую, мягкую, пахнущую весной, жизнью. Счастьем. Наверное, да. Вот уже ни имени у меня не осталось, ни страха перед льющейся с неба водой.
Как мало нужно времени, чтобы забыть о катастрофе. Полгода - и ты уже не смотришь с опаской и страхом на небеса, набрякающие грозовыми тучами. Давно ли ты боялась утонуть во сне? Впрочем, нет. Если быть честной, во время прошлогоднего наводнения в Эйле она не испытывала страха ни одной секунды - если, конечно, говорить только о силах природы.
Они прошли по садовой дорожке совсем немного, и глазам открылся стоящий на самом обрыве, выкрашенный нежно-зеленой краской дом с белыми колоннами, с мезонином – венетское окно от пола до потолка и широкий балкон.
Не оглядываясь ни на кого, ни о чем больше не думая, Сауле вышагнула из-под зонта.
Здесь не было никакого сада, дом окружали мачтовые сосны, плотный слой старой иглицы лежал на земле, так что даже каблуки туфель скользили. Сильно, резко пахло морской водой, от плотного ветра было трудно дышать, зато казалось, что дождя нет совсем.
-- Тебе нравится?
Она оглянулась на Дага, который подошел неслышно и встал за спиной. Коротко, сильно кивнула.
Только он и способен был догадаться, что ей нужно именно это. Дом на границе между небом и морем, сосны, тишина на много-много миль кругом.
Три дня назад они с Дагом обвенчались в Нидском костеле, но сперва, конечно, была церемония в местной ратуше. Ни Сауле, ни Даг не хотели никаких торжеств, но когда регистраторка выяснила из анкеты, кто есть таков мессир Киселев, тут-то все и завертелось. И цветы, и парадный зал обрядов, и свечи, и ковровая дорожка от самого крыльца. Гостей мало было – приехал Ян Сваровски и панна Богарт, которых позвали в свидетели, Ковальский с супругой, да тетка Сауле – пани Анэля. Что роспись в ратуше, что венчание – все это Сауле помнила смутно, все плыло в каком-то золотистом тумане.
В память врезалось только, как тетка Анэля долго вглядывалась Дагу в лицо, будто видела его первый раз в жизни, и распухшими от артрита пальцами все гладила его по рукаву мундира. Прозрачные слезы текли по ее лицу, и Сауле было неловко, и жалко – ее, себя, Дага, целый мир. А когда тетка Анэля наконец вздохнула, перекрестила Дага и пробормотала одними губами: «Слава богу, похож, и только»,-- Сауле вообще захотелось исчезнуть.
Но ей, конечно же, никто этого не позволил.

И вот теперь этот дом – на обрыве у моря, в нидской глуши. Сдержанная роскошь комнат, небольшая, но со вкусом подобранная библиотека, при одном только виде которой у Сауле оборвалось и сладко покатилось в пропасть сердце. Архивист Эйленского централа безопасности и печати, она сразу поняла: каждая книга на этих полках – запрещена к прочтению и распространению, и никогда не может быть издана, но вот, стоит здесь, и ты можешь вынуть пухлый том, не тронутый ничьей рукой, с неразрезанными страницами, устроиться на диване с гобеленовой обивкой – и читать, сколько душе угодно. И знать, что ничего не случиться.
Это был роскошный, изумительный подарок.
О том, что это, на самом-то деле, ловушка, Сауле догадалась дня через два.
Это ведь только казалось, что они тут – в свадебном путешествии. На самом деле, еще до отъезда из Эйле выяснилось, что у мессира магистра просто чертова уйма дел, что он нужен в тысяче мест одновременно, и ни одна проблема в этой стране не может остаться без его внимания.
Когда все они оказались лицом к лицу с тем, от чего так старательно отгораживались такие долгие годы. Абсолютный текст вошел в жизнь так, как приходит большая вода. «Аква альта». Наверное, жители Эйле оказались единственными, кому не нужно было ничего объяснять.
Так вот, о ловушке.
Даг был в отъезде, она осталась в доме одна. Книги тянули ее, как магнитом, и она даже не дала себе труда убеждать мужа, что будет скучать. Как можно скучать, если есть такая библиотека.
Времени было хоть отбавляй, вокруг бесшумно сновали предупредительные и заботливые слуги, приносили то чашку горячего чаю и тарелочку с пирожками, то вдруг, среди ранней весны – краснобокое сладкое яблоко… за окном шумели сосны, ворочалось далеко внизу море, шли по небу быстрые облака… Спокойствие и праздность, помноженные на любопытство и всегдашнюю ее тягу к печатному слову, сделали свое черное дело: Сауле вдруг обнаружила, что не выходила из библиотеки без малого двое суток. Так и спала – тут же, на кушетке, кто-то приходил, укрывал ее толстым пледом, снимал башмаки, подкладывал под голову подушку, вынимал книжный томик из расслабленных сонных пальцев.
Вечером третьего дня приехал Даг.
С трудом оторвавшись от книжки, Сауле услышала за окном урчанье мотора, шуршание шин по сухой иглице. Хлопнула дверца автомобиля, погасли фары, зато зажегся фонарь над крыльцом.
-- Доброго вечера, милорд. Почту? Телефонограммы?
-- Ванну, чистую постель и спать. И если хоть одна сволочь посмеет завтра до полудня мне объявить, что родина жить без меня не может!..
-- Но милорд!..
-- И ты будешь первый.
Сауле прыснула в кулак. Сердце рвалось от жалости к нему, но это было так смешно.
Но, ради всего святого, надо успокоиться, принять сочувствующий вид и выйти встречать.

-- Милорд Киселев! Простите, бога ради, добрая мона. Но можно ли как-то…
Дагов ординарец, приотворив дверь спальни, заглядывал внутрь, старательно жмуря глаза – чтобы не увидать недозволенного. И на лице его было написано столько чувств сразу – от смущения до ужаса, -- и голос так дрожал, что Сауле проснулась мгновенно, как только услышала первую фразу.
Впрочем, Даг проснулся тоже.
-- Нельзя. Скажи им, чтоб убирались к чертям собачьим.
-- Добрая мона. Тут из Эйле приехали. Мессиры Соловейчик и Аусклитис.
Сауле повыше натянула одеяло.
-- Они сказали, что случилось?
-- Они сказали, что это нельзя объяснить словами. Что милорд Киселев все поймет сам, как только взглянет в окно. Отсюда, сказали они, это будет особенно хорошо видно.
-- Что именно?
-- Не знаю, добрая мона. Знамение. Конец времен.
Даг приподнял подушку над головой:
-- Вечером вы говорите: будет ведро, потому что небо красно; и поутру: сегодня ненастье, потому что небо багрово.
Лицо ординарца сделалось растерянным.
-- Корабли, мона!
-- Что-о?!
-- Они сказали, мона – корабли вернулись!
Сауле откинула одеяло.
Ступням сделалось холодно от выстывших за ночь половиц.
Подбежала к окну, раздернула легкие занавеси. За окном молочным сеивом пластался туман, ничего было не разглядеть через запотевшие рамы.
-- Лицемеры! различать лицо неба вы умеете, а знамений времен не можете, -- сказал за спиной Даг.
Лихорадочно дергая шпингалет, Сауле наконец распахнула оконные створки. Ледяной, пахнущий травами, йодом, сосновой смолой воздух ворвался внутрь, опахнул лицо, горящие щеки и лоб.
Привстав на цыпочки, вглядываясь в понемногу расходящийся туман, она увидела – серо-зеленое полотнище моря, а потом – вырастающую на горизонте белую громаду парусов.