еще совсем маленький кусочик, а потом спать пора уснул бычокТуча уходила, медленно и степенно тянулась к горизонту, оставляя за собой прозрачное стеклянное октябрьское небо и такой же прозрачный вечерний свет. Еще вчера Петер бы успел добраться домой до темноты, а теперь тащился медленно и плавно, как будто воздух вокруг него превратился в искристый прохладный студень. Ожидаемо болела ушибленная спина. Хотелось есть, спать и почему-то курить, хотя он на спор бросил еще два года назад, перед защитой квалификационной работы – за бакалавриат по курсу истории религии. Пан Рушиц был прав: раз уж знания получены, надо их как-то использовать.
Можно было уже уходить. Все собрано, нечего здесь больше делать. Но как будто что-то не отпускало. Возвращаться без особой причины Петер никогда не любил, хотя и не считал себя человеком суеверным.
А-а, пропади оно все пропадом!
Он бросил рюкзак на мокрые ступени крыльца, рванул на себя дверь парадной. В лицо полетели чешуйки старой краски. В другое время Данковский бы непременно закашлялся, бабка еще когда пророчила ему астму и, по всей видимости, была не так уж неправа в своих подозрениях.
Но сейчас он просто обтер глаза рукавом куртки и шагнул в загаженное темное парадное.
Фонаря нет, это жалко.
Но и без фонаря он увидел все, что хотел.
То ли свет так падал сквозь проломленную крышу, то ли в этом новом состоянии Петер прекрасно умел видеть в темноте – но рисунок на колонне парадной лестницы он разглядел так же отчетливо, как если бы его положили перед ним на стол в теплом кабинете, освещенном так ярко, что слезились глаза.
Почти академический рисунок. Четкие линии, уверенные в своей незавершенности.
Синие бабочки. Они разворачивали и складывали мягкие крылья, кружились над метелками высохшей травы.
Точно такие же, какие были нарисованы на обратной стороне последней страницы в деле инженера Омельского управления путей и сообщений Карела Бржизы.
-- Молодой пан не угостит барышню сигаретой?и в качестве аудиоиллюстрации: