jaetoneja
читать дальшеПрежде, чем начать спускаться в овраг по узкой обледенелой тропочке, Пионтек три раза обошел посолонь вокруг машины, мелко, как деревенская бабка, крестя окна и автомобильные замки и бормоча “Отче наш”. Потом достал из внутреннего кармана пальто жестяную видавшую виды фляжку, налил на ладонь из нее водицы, сложенными щепотью пальцами другой руки побрызгал воздух.
Петер следил за его движениями с усталым изумлением. Если и было что-то такое, чего он не видал в методах работы здешней Инквизиции, то -- вот оно.
-- И что, помогает?
Пионтек дернул плечом, упрятывая за пазуху фляжку.
-- Да как вам сказать. Вообще - нет.
-- А зачем вы тогда?..
-- Все это? Чтобы быть уверенным: я сделал все, что мог.
Он застегнул пальто поднял повыше воротник и, надвинул глубже мятую фетровую шляпу. Раздвинул заслонявшие тропинку стебли сухостоя. Полетела, кружась по ветру, легкая соломенная пыльца.
-- Ну, с богом, пане.
Хватаясь руками за тонкие обледеневшие на холодном ветру стволы и ветки верб, Петер спустился с насыпи на тропинку. Глина под ногами смерзлась в неровные комья, ноги скользили.
Пионтек, между тем, уверенно шагал впереди – Петер видел перед собой его напряженную спину, ссутуленные плечи, затылок, полоску неровно подстриженных мышиного цвета волос, слипшихся от пота. Пионтек мог бы сейчас сто раз соврать, что ни капли не боится – Данковский вряд ли бы в это поверил.
И еще – он откровенно не понимал, не мог себе представить, каково это: каждый день, каждую минуту жить в самой сердцевине ужаса. Это как на дне гнилого болота, как в еловом лесу, в который никогда не проникает солнечный луч… жизнь по ту сторону Черты.
В любое мгновение быть готовым к тому, что тебе в горло вцепится навья харя.
Пионтек не производил впечатление героя. И на труса он тоже был похож мало.
-- Слушайте, -- в спину ему сказал Данковский, -- а как вы тут вообще живете? В этом всем…
Пионтек сбавил ход, обернулся. Странное выражение промелькнуло на его сосредоточенном лице.
-- А ну пригнитесь, паночку, -- сказал он и, не дожидаясь, пока Петер послушается, сам ткнул его головой в камыши.
Падая ничком, слыша над собой шорох сухих стеблей, он, тем не менее, успел увидеть склонившуюся низко над дорожкой вербу, тонкие прутики с желтыми высохшими веретенцами листьев – и странное существо в переплетении ветвей, прижавшееся к стволу.
-- Во имя господа бога нашего и всех его святых!..
Треск рвущейся материи, свист воздуха, рассекаемого резким движением, запах паленой кости и одновременно – разрытой земли и болота, несколько мгновений яростной возни в снегу, в растаявшей рыжей глине… удар, короткий болезненный укол в руку, чуть ниже плеча, сорочка под курткой и свитером мгновенно намокает горячим…
-- Ох ты ж божечки… пане Данковский, вы живой хоть? Садитесь вот, вот так…
Петер медленно и с трудом сел.
В двух шагах на земле корчилась нава. Тонкие ноги и руки, похожие на веточки, спутанные длинные волосы, похожие на речную траву, длинные когти, загребающие мерзлый песок. С каждой секундой – все медленней и медленне. Наконец замерли совсем. Петер смотрел на нее, на бесстыдно задравшийся изорванный подол платья, когда-то очень давно бывшего голубым, и ему казалось – все, что он видит, постепенно растворяется в окружающем пространстве.
Мутный бессмысленный взгляд. Выступающая на губах пена – так гнилая болотная вода проступает из-подо мха, когда ступишь на кочку.
Когда-то в детстве ему читали сказку про русалок, которые, умирая, превращаются в морскую пену. Навы, когда уходят за Черту безвозвратно, становятся болотной водой?
-- Ну надо же, -- сказал Пионтек, который тоже глядел на нее. – И дрыгва вся замерзла уже неделю как, и Сдвиженье прошло, а вот поди ж ты. Вы как?
-- Ни-чего… -- проговорил Петер, расстегивая на груди куртку. – У вас чистый платок найдется?
-- Она вас поранила?
-- Плечо. Мне бы кровь унять, а так-то ничего страшного.
Взгляд у Пионтека сделался изумленным. Так, что Петеру даже стало его жалко.
-- Пан клирик, наверное, забыл, что я, в сущности, мало чем от нее отличаюсь. Ну, разве что на людей не бросаюсь с ветки. Платок давайте.
Пионтек молча протянул ему сложенный вчетверо носовой платок. На углу была вышита – должно быть, заботливой супругой -- синяя бабочка. Данковский криво усмехнулся.
-- А что пан хотел у меня спросить перед тем, как?…
-- Хотел спросить, как вы вообще с этим со всем справляетесь.
Пионтек растерянно развел руками.
-- Никак. Сами видите. Пан идти хоть может?
Петер следил за его движениями с усталым изумлением. Если и было что-то такое, чего он не видал в методах работы здешней Инквизиции, то -- вот оно.
-- И что, помогает?
Пионтек дернул плечом, упрятывая за пазуху фляжку.
-- Да как вам сказать. Вообще - нет.
-- А зачем вы тогда?..
-- Все это? Чтобы быть уверенным: я сделал все, что мог.
Он застегнул пальто поднял повыше воротник и, надвинул глубже мятую фетровую шляпу. Раздвинул заслонявшие тропинку стебли сухостоя. Полетела, кружась по ветру, легкая соломенная пыльца.
-- Ну, с богом, пане.
Хватаясь руками за тонкие обледеневшие на холодном ветру стволы и ветки верб, Петер спустился с насыпи на тропинку. Глина под ногами смерзлась в неровные комья, ноги скользили.
Пионтек, между тем, уверенно шагал впереди – Петер видел перед собой его напряженную спину, ссутуленные плечи, затылок, полоску неровно подстриженных мышиного цвета волос, слипшихся от пота. Пионтек мог бы сейчас сто раз соврать, что ни капли не боится – Данковский вряд ли бы в это поверил.
И еще – он откровенно не понимал, не мог себе представить, каково это: каждый день, каждую минуту жить в самой сердцевине ужаса. Это как на дне гнилого болота, как в еловом лесу, в который никогда не проникает солнечный луч… жизнь по ту сторону Черты.
В любое мгновение быть готовым к тому, что тебе в горло вцепится навья харя.
Пионтек не производил впечатление героя. И на труса он тоже был похож мало.
-- Слушайте, -- в спину ему сказал Данковский, -- а как вы тут вообще живете? В этом всем…
Пионтек сбавил ход, обернулся. Странное выражение промелькнуло на его сосредоточенном лице.
-- А ну пригнитесь, паночку, -- сказал он и, не дожидаясь, пока Петер послушается, сам ткнул его головой в камыши.
Падая ничком, слыша над собой шорох сухих стеблей, он, тем не менее, успел увидеть склонившуюся низко над дорожкой вербу, тонкие прутики с желтыми высохшими веретенцами листьев – и странное существо в переплетении ветвей, прижавшееся к стволу.
-- Во имя господа бога нашего и всех его святых!..
Треск рвущейся материи, свист воздуха, рассекаемого резким движением, запах паленой кости и одновременно – разрытой земли и болота, несколько мгновений яростной возни в снегу, в растаявшей рыжей глине… удар, короткий болезненный укол в руку, чуть ниже плеча, сорочка под курткой и свитером мгновенно намокает горячим…
-- Ох ты ж божечки… пане Данковский, вы живой хоть? Садитесь вот, вот так…
Петер медленно и с трудом сел.
В двух шагах на земле корчилась нава. Тонкие ноги и руки, похожие на веточки, спутанные длинные волосы, похожие на речную траву, длинные когти, загребающие мерзлый песок. С каждой секундой – все медленней и медленне. Наконец замерли совсем. Петер смотрел на нее, на бесстыдно задравшийся изорванный подол платья, когда-то очень давно бывшего голубым, и ему казалось – все, что он видит, постепенно растворяется в окружающем пространстве.
Мутный бессмысленный взгляд. Выступающая на губах пена – так гнилая болотная вода проступает из-подо мха, когда ступишь на кочку.
Когда-то в детстве ему читали сказку про русалок, которые, умирая, превращаются в морскую пену. Навы, когда уходят за Черту безвозвратно, становятся болотной водой?
-- Ну надо же, -- сказал Пионтек, который тоже глядел на нее. – И дрыгва вся замерзла уже неделю как, и Сдвиженье прошло, а вот поди ж ты. Вы как?
-- Ни-чего… -- проговорил Петер, расстегивая на груди куртку. – У вас чистый платок найдется?
-- Она вас поранила?
-- Плечо. Мне бы кровь унять, а так-то ничего страшного.
Взгляд у Пионтека сделался изумленным. Так, что Петеру даже стало его жалко.
-- Пан клирик, наверное, забыл, что я, в сущности, мало чем от нее отличаюсь. Ну, разве что на людей не бросаюсь с ветки. Платок давайте.
Пионтек молча протянул ему сложенный вчетверо носовой платок. На углу была вышита – должно быть, заботливой супругой -- синяя бабочка. Данковский криво усмехнулся.
-- А что пан хотел у меня спросить перед тем, как?…
-- Хотел спросить, как вы вообще с этим со всем справляетесь.
Пионтек растерянно развел руками.
-- Никак. Сами видите. Пан идти хоть может?
@темы: райгард