Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

комп не работает больше 15 минут подряд. мастера нет. мастер наш попал в мелкое дтп за городом. жив-здоров, но машынко завязло. до клиентов ли, когда гайцы под носом.
а у меня уже глаза и руки опухли текстеки писать - это можно делать и за ноутом.
так, глядишь, я и крысолова закончу, и мизерикорд, гыгы))
да, и еще до завтра до обеда не будет горячей воды. ыыыыы.
дорогое мироздание! может, тупо возьмешь деньгаме?

о утро-утро! кто тебя встречает
рваными мозгами...

открыл жыжу, стал читать ленту. в сознании при этом не будучи совершенно. плюнул йадом - да что там, напалмом - и не туда. не в тот журнал. но попал по самые уши. и целый вагон офигительных выводов о жизни вообще.
не хочу оправдываться и не буду. не чувствую потребности. вообще ничего - кроме того, что вот если счас грянет - то я не готов.
но я воевать не буду. я тихо сольюсь с горизонта.

я знаю, что у меня есть большие, я бы даже сказал огромные - проблемы с целостностью повествования. потому что я вижу мир кусочками, а потом складываю их, как витраж, и показываю читателю. но витраж не всегда получается цельным. умолчания и недоговоренности присутствуют всегда - это такая часть рассказывательской интриги. а еще потому, что мне скучно излагать по принципу "кто куда пошел, зачем, когда и почему".
ну и опять же, структура текста. я пишу его именно так, как вижу. кусочками. каждый из которых ритмизован сам в себе и завершен.

но случайно выяснилось, что такая манера письма сильно мешает читателю. очень много дырок оставляют за собой много вопросов. линейности больше, линейности, и нефиг накручивать круги. хотя если бы кто знал, сколько я их раскрутил... он бы ужаснулся, увидев, какими были тексты в первоначальных вариантах.

так вот вопрос у меня к тем, кто читал. речь, собственно, о химерах и райгарде.
это сильно мешает? много ли остается непоняток относительно событий, которые там происходят? какие именно вещи вас смущают?

кошко откормилась за две недели до состояния тюфячка на ножках. ходит и все время жрет. прямо даже удивительно. осознала прикольность этого занятия?
юля заказала подарок - такую руку-чесалку на длинной ручке, очень удобная штука, чтобы спину чесать. кто на югах был - непременно видел. я привез, и оказалось, что этой штукой удобнее всего чесать собачку и кошечку. прямо млеют зверюшечки, на глазах растворяются до состояния киселя.
дома прикольно.
хорошо. спокойно, чисто...
перенес ноут в свою комнату - думаю, что это правильно.
кстати, зараза, на столе он прекрасно подрубается к сети, и шнур питания никаких фокусов не откалывает. а в себасте я по минут 15 каждый раз мучился, хотя ноут и стоял на табуретке, и никто ему не мешал... вот же зараза.
так хорошо думать о том, что у меня есть еще свободные дни до начала работы - чтобы успеть разобрать тексты, фотки... еще немного побыть с собой.
там, на море, я постиг дзен. и в общем представляю, что делать дальше с собственной жизнью.

я тут в себасте остался один - уехала катечка. а я ее даже проводить не смог. вчерась заболел какой-то мерзкой желудочной хворобой. всю ночь, сорри мой клатчский, с унитазом обнимался.
сейчас-то уже ничего, попустило, вот припал в тырнет-клубе к доброму разумному и вечному.
одно счастье - истории рассказываются сами собой, и не вопреки, а благодаря.
дивный, дивный город. я бы тут жить остался, да нет никакой возможности.
поплыву домой. у меня там булка и минералка.
завтра, может, смогу выползти на море посмотреть хотя бы.

я просто так отписываюсь, чисто фонарем машу: я тут, и я покуда слишком живой.
тырнет у меня бывает только эпизодически, и читать я успеваю только ленту дайри, а что в жыже делается - понятия не имею и пока что не хочу.
мне тут слишком хорошо, чтобы вообще о чем-то думать.
море. солнце. настоящая крымская степь. скалы. херсонес в двух шагах.
позавчера забрели - верней, заехали - в странный квартал. улица марата - владимирская горка. и офигели там. бродили, любовались на дома. в странных, скажу я вам, местах устраивают граждане севастополя детские сады...
а еще там есть колокольня, на которой написано "башня ветров".
пишу - много, отрывочно и разное, но меня это не очень смущает. все равно все по делу.
если не думать о том, о чем думать в принципе не надо - я счастлив.
всех вас люблю и целую, особенно некоторых.

много песен я знаю, ой много. про комсомольцев-добровольцев, про "дымилась роща под горою", еще интернационал и варшавянку конечно, ну и без катюши и этой, которая "сняла решительно пинжак наброшенный" тоже никуда. а если коллективный разум применить - вообще зашибенно будет, репертуар на три с лишним часа и еще чуть-чуть, пока мне такси вызывали.
вот сколько человек может спеть песен за три с половиной часа? рука бойцов колоть устала.
а это мы, прошу заметить, трезвые были. бальзам "белорусский" уже потом в ход пошел, когда стало ясно, что вот "поедем, красотка, кататься" без него не спеть как следует.
а еще йожык резиновый, и "есть только миг между прошлым и будущим"... и кусачая собака. и даже "вьюн над водой" петь я пытался, да слова забыл.
вообще, это наш бич, способный закошмарить любой концерт. надо учить слова. слова учить блеать надо!!!
давно, давно не пел я голосом - и так, чтоб во всю мосчь и круть, и ширь, и глубь.
местами нам казалось, что мы организовали подпольный кружок, и как допоем все песни, пойдет проводить революционную агитацию промеж рабочих Минского тракторного завода.
местами я интересовался, добрая и отзывчивая ли психбригада дежурит нынче по фрунзенскому району белорусской столицы. меня утешали, что и добрая, и отзывчивая, и понимающая очень.
на улице, меж тем, лил ливень.
мы пели песни.
сперва стебались, конечно, потом всерьез. и так это здорово было и прекрасно.
а дождь и сейчас идет, лупит как из ведра.
почти час не могли такси вызвать...
петь, между тем, все еще хочется.

ну, я это нашел.
таки да. смерть ничего не понимает в людских делах.
это только у пратчетта смерть такой человечный человек. и вообще мужыг.

сказочкаУЧЕНИК СМЕРТИ

(польская народная сказка)

Было это давным-давно, но люди до сих пор помнят и рассказывают о случившемся. Вот прочтёшь сказку — и поймёшь почему.

Жила в одной деревушке бедная вдова с сыном Бартеком. Их ветхая лачужка стояла у околицы, возле дремучего леса. Вдова ходила на чужих людей работать, а сын по дому помогал, насколько мог. Так в труде и бедности дожил Бартек до пятнадцати лет.

Однажды утром встал он с рассветом и отправился в лес за дровами. Долго пришлось ему идти, потому что на этот раз задумал он забраться в самую чащу, где было большое болото. Про это. болото крестьяне рассказывали разные небылицы и не очень-то любили ходить к нему. Но Бартек был уже большой — мог за солдата сойти — чего же ему бояться! Так думал хлопец и сам себя подбадривал. Вот наконец добрался он до самого болота. Глядит: болото, как болото, ничего особенного. Вдруг слышит он хриплый голос:

— Эй, хлопчик! Помоги мне из трясины выбраться!

Посмотрел Бартек туда, посмотрел сюда, видит — барахтается в топи дряхлая старушка в чёрном платке. Не долго думая, отрубил Бартек длинную ветку у ближайшего дерева и протянул её старухе. Та ухватилась за ветку, и хлопец без труда вытащил её на берег — видно, потому что была та старуха кожа да кости.

— Ох, — запричитала она, — хорошо, что ты помог мне. Всю ночь я в этом болоте пробарахталась, из сил выбилась.

Бартек соскреб грязь с её чёрной одежды, затем дал ей краюшку хлеба с салом, но старуха отмахнулась и раскрыла свой беззубый рот:

— Как я чёрствый хлеб есть буду, видишь — у меня и зубов-то не осталось! Всё же спасибо тебе. У тебя доброе сердце, и я хочу наградить тебя. Хочешь пойти ко мне в науку? Я из тебя знаменитого врача сделаю.

Бартек ответил, что он согласен — он, мол, и без того только о том и думает, за какое ремесло приняться, чтобы матери своей помогать. Но хоть он и почти взрослый — даже на солдата смахивает, — всё-таки не мешает спроситься у матери. Тогда незнакомка добавила, что ученье его продлится пять лет и денег она с него не возьмет? Если мать согласится, пусть он придёт под вечер на опушку леса - она будет его ждать.

На том они и поладили. Старуха побрела в чащу и скоро исчезла из виду, а хлопец

нарубил дров и воротился домой. Дома Бартек рассказал матери про утреннюю встречу и спросил, согласна ли мать отпустить его. Вдова и радовалась, что её сын учёным человеком станет, и кручинилась, потому что останется одна-одинёшенька: захворает — некому будет воды ей подать. Но материнская любовь одолела, и вдова согласилась, чтобы её сын пошёл в ученье к старухе.

Когда смерклось, Бартек собрался в дорогу, поцеловал матери руку и пошёл на опушку. А старуха уже поджидала его, взяла за руку и повела в лес. Долго они шли — Бартек потерял счёт времени. Старуха шагала так быстро, что хлопец диву бы дался, если бы вокруг не было так темно. Ему лишь казалось, что они не касаются земли. На рассвете поднялись они на высокую гору — другой такой, пожалуй, не было на свете. С её вершины всю землю можно было увидеть как на ладони: тёмные леса и золотые поля, буйные реки и синие озёра, города с островерхими башнями и сёла в кудрявых садах. И всё виднелось так ясно — словно камень можно добросить.

— Вот мы и дома, хлопчик, — промолвила старуха, показав ему на тёмную пещеру. —Многое ты здесь увидишь и многому научишься — ничего не бойся и ничему не удивляйся! Знай, что я — Смерть, для одних — страшилище, для других — утешительница и избавительница.

Оторопел Бартек, да делать нечего. Скрепя сердце, вошёл он в пещеру. Была она тёмная и низкая, приходилось сидеть, согнувшись, чтоб не удариться головой о потолок, а из нее днём была видна вся земля, освещённая солнцем, а ночью — небо, усеянное звёздами, крупными, как груши.

Остался Бартек у Смерти. Она показывала ему разные травы, учила, какая от какой

болезни исцеляет, открыла ему тайны, неведомые никому из людей. Хлопец был умный и памятливый — всё понял и запомнил. Так, незаметно протекло пять лет. Настало время домой возвращаться. На прощанье Смерть сказала ему.

— Хорошенько запомни, что я сейчас тебе скажу! Я буду показываться только тебе одному. Когда ты увидишь, что я стою в ногах у больного, лечи его, как я тебя учила, и он выздоровеет. Если же я буду в головах у больного стоять, знай, что он мой, и не мешай мне делать своё дело. Коли не послушаешься — с жизнью расстанешься. Бартек дал слово, что не преступит воли своей учительницы, поклонился ей и пошёл по свету людям помогать. Много земель он исколесил, побывал в многолюдных городах и тихих деревушках — всюду, где были больные; лечил их, когда смерть в ногах у них стояла, и уходил, когда она стояла в головах. Повсюду разносилась молва о нём. И хоть он не учился в университете, народ был убеждён, что он знает больше всех врачей вместе взятых, и называл его доктором Бартеком.

Через несколько лет он вернулся домой с полным кошелём денег. Но за это время он так изменился, что родная мать с трудом его узнала. Тело высохло, лицо побледнело и сделалось строгим, как у мертвеца, в угол ках бескровных губ затаилась печаль, лишь глаза горели огнём, придавая ему вид живого человека. Когда он проходил по улице, горбясь, словно нёс на плечах всё горе человеческое, стар и млад снимали перед ним шапки, но приблизиться остерегались.

Построил себе Бартек большой дом с красной черепичной крышей, которую было видно издали, нанял служанку, чтобы помогала его старушке-матери, купил пару лошадей и коляску, в которой ездил к больным,— многие из них жили далеко. Задумал он и

жениться, зажить по-человечески, да не осталось у него времени за девушками увиваться, как делают все женихи: перед его домом вечно стояли носилки, телеги, даже кареты с графскими гербами, потому что доктор Бартек с одинаковым усердием лечил и бедных, и богатых, которые стекались к нему из близких и дальних краёв. Много горя и страданий видел он вокруг, и сердце его сжималось, когда он заставал свою учительницу в головах у больного и ничем не мог ему помочь.

Раз зимним вечером позвали его к бедной вдове, которая была тяжело больна. В пустой каморке у холодной печки копошилось пятеро оборванных ребятишек — мал мала меньше. А в головах матери стояла Смерть. Доктор с упрёком взглянул на неё, но та лишь головой покачала. Стал Бартек руки ломать: что делать, как оставить малых ребят помереть с голоду! Времени на размышления не было — больная уже хрипела, через миг Смерть положит руку ей на лоб и тогда — конец! — никто не в силах будет ей помочь. Не долго думая, доктор поднял больную и переложил её ногами к неумолимой. Смерть в гневе кинулась к двери и так хлопнула ей, что крыша чуть не провалилась. Больная вздрогнула, открыла глаза, пришла в себя. Бартек дал ей лекарство, сказал, что она скоро выздоровеет, и, уходя, оставил ей несколько золотых, чтобы было ей на что купить детям еды.

На улице Бартека ждала его учительница.

— Почему ты преступил мою волю, Бартек? — спросила она, сверкая холодными, как лед, глазами.

— Сердце мне не позволяет оставить этих детишек сиротками, — стал оправдываться ученик.

— Ты дальше своего носа не видишь, хотя я открыла тебе все тайны — и жизни и смерти. На этот раз я тебе прощаю, потому что ты так поступил из желания сделать добро, но в другой раз не вздумай мне перечить! — сказала Смерть и исчезла во мраке.

Много времени прошло с тех пор. Как-то ночью доктор Бартек возвратился домой из далёкого города, куда ездил к больному. Дома он застал свою мать в постели, а Смерть стояла у неё в головах. Сын упал на колени перед матерью и заплакал. Тогда мать прошептала ему:

— Вылечи меня, сынок, помоги! Мне так хочется ещё пожить, чтобы увидеть тебя женатым и поняньчить на внучат. Я ведь всю жизнь одно горе видела.

Бартек взглянул сквозь слезы на свою учительницу, и вид у него был такой умоляющий, что, если бы Смерть имела сердце она наверняка бы уступила. Но у Смерти нет сердца. Она покачала головой и погрозила Бартеку пальцем. “Не смей!” — как бы хотела она ему сказать.

Сын горячо любил свою мать, теперь же, когда ему предстояло потерять её, она стала ему ещё дороже. Он припомнил, как она заботилась о нём, и как мало радостей было у неё в её вдовьей жизни.

“Будь, что будет!” — решил Бартек, поднял мать на руки и переложил ногами к незваной гостье.

Смерть сердито промчалась мимо него, вылетела в окно и с такой силой захлопнула его за собой, что все стёкла посыпались.

Бартек дал матери лекарств. Она оживилась и улыбнулась:

— Вот мне и полегчало, сынок!

А он поцеловал её в лоб и долго-долго держал её руку в своей — словно прощаясь навсегда. Бартек знал, кто его ожидает на улице, но всё же вышел, готовый искупить свою вину.

— Ты снова преступил мой запрет! — Смерть схватила его за одежду и начала трясти. — Жаль пяти потерянных лет! Плохим учеником ты оказался!

— У тебя никогда не было ни родителей, ни детей, поэтому ты не можешь меня понять, — стал оправдываться доктор. — Я добровольно отдаю свою жизнь в обмен на жизнь матери, если ты не хочешь простить меня.

— А что же ты позабыл свой долг перед страждущими? Ты принадлежишь им, а не себе! Да! Я и на этот раз прощу тебя, но пойми раз навсегда, что ты не имеешь права вмешиваться в то, чего не понимаешь. Знай, Бартек, я прощаю тебя в последний раз.

Но прошло немного времени, и Бартек в третий раз нарушил запрет своей учительницы. В страну вторглись несметные полчища врагов. Они убивали, жгли, забирали в полон. Стоном стонала земля, текли по ней реки крови, а раненых было так много, что даже тысяча таких целителей, как доктор Бартек, не смогли бы помочь половине их.

Король и придворные бежали и заперлись в неприступной крепости, оставив народ без защиты. Тогда среди народа нашёлся один доблестный человек. Он собрал вокруг себя всех мужчин, годных носить оружие, и выступил против вражьих полчищ. Не на жизнь, а на смерть схватились человек с человеком, конь с конём, железо с железом; вопли и стоны сотрясали небо. Доблестный витязь, пронзённый отравленной стрелой, пал на землю в разгаре битвы. Бойцы, оставшись без предводителя, дрогнули и были готовы искать спасения в бегстве, оставив родину в руках врага. Доктор Бартек поспешил к умирающему витязю. А в головах у витязя - та, что не знает пощады. Что было делать Бартеку? Если дать ему умереть, вся страна будет предана огню и мечу” народ погибнет.

“Лучше один, чем весь народ!” — подумал Бартек и быстро переставил постель так, что Смерть осталась в ногах у раненого. Угрожающе взмахнула она руками, что-то крикнула и улетела. А Бартек дал витязю чудодейственного зелья и не просто вернул его к жизни, но и поставил на ноги — бодрого и сильного. Увидев это, воины набрались храбрости, разгромили врага и навсегда прогнали его со своей земли

Вечером, когда битва стихла, Бартек стал обходить поле сражения, помогая раненым. Когда он нагнулся над одним из них, кто-то тронул его за плечо. Бартек поднял голову — перед ним стояла Смерть, хмурая и гневная, и взгляд её не предвещал ничего хорошего.

— Больше тебе нет прощения. Иди со мной!

Провинившийся ученик опустил голову и покорно тронулся за своей учительницей. Всё равно делать было нечего — от неё никто не может убежать. Шли они всю ночь. На рассвете поднялись на вершину горы.

— Пора тебе заплатить за своё непослушание, доктор Бартек. Жаль! Тебя ожидали невиданные почести, слава и привольная

жизнь, — сказала Смерть, покачав головой.

— Я только выполнил свой долг, — ответил Бартек. — Если бы я не спас витязя, народ без предводителя погиб бы под мечами врагов. Лучше пусть один пожертвует собой, раз этим он спасёт весь народ от гибели. У тебя нет ни роду, ни племени, и тебе не понять человеческих дел.

— Не будем больше спорить! Иди за мной! — Смерть притронулась к скале, и та бесшумно раздвинулась.

Глазам Бартека представилась бесконечная пещера, усеянная небольшими зажженными плошками. Одни из них ярко горели, распространяя вокруг себя сияние, другие чуть теплились. Смерть указала на них костлявым пальцем.

— В этих плошках сгорает жизнь людей. Тем, в чьих плошках пламя горит ярко, предстоит прожить ещё много дней, а тех, чей огонёк едва мерцает, я скоро возьму к себе.

— Гм! Интересно! А где же моя плошка? — спросил доктор Бартек, заранее зная, что увидит, но тем не менее надеясь за разговором хоть на немного отдалить свой неизбежный конец.

Смерть подвела его к плошке, огонёк которой чуть тлел и то и дело вздрагивал, словно ему не хватало воздуха. Рядом с ней стояли ещё три плошки; их огоньки горели спокойно и ровно.

— В этих плошках пламя жизни вдовы, твоей матери и витязя. Ты добровольно отдал им свою силу, и теперь у тебя ничего не осталось. Но я помню услугу, которую ты мне оказал, знаю твоё доброе сердце и могу простить тебя и на этот раз. Ты можешь поддержать пламя твоей жизни, если перельёшь масло из их плошек в свою. Лишь так ты сможешь искупить свои прегрешения против меня.

— А что станет со вдовой, моей матушкой и витязем?

— Они тотчас же умрут!

— Нет, я не могу так поступить! Наверное, и ты не хотела бы, чтобы твой ученик оказался таким бесчестным?

— Я не знаю, что такое бесчестье. Знаю только, что тебе очень хочется жить.

— Есть кое-что дороже жизни, — ответил доктор Бартек. — Но тебе этого не понять, ты ведь не человек. Благодаря тебе, я прожил свою жизнь с пользой и ни о чём не жалею. Родись я ещё раз, я бы, не колеблясь, пошёл тем же путём.

— Ты непоправим, милый Бартек! — шепнула Смерть, чуть коснулась его глаз, и они навеки закрылись.

Всё это, конечно, случилось давно, очень давно. Но люди до сих пор с уважением и признательностью поминают доктора Бартека, потому что о его делах они судят, как подобает людям, а Смерть в этих делах ничего не понимает — она подходит ко всему со своей меркой.

вот тут - www.kids.sidheland.com/KidsRead/L1.htm - вообще много прекрасного. я только начал там копаццо, и то уже весь в восторге.
пойду, однако, "мизерикорд" дописывать.

шоппенг продуктовый страшенный. деточка ж приезжает. а я наоборот. съезжаю. поэтому деточку надо кормить.
но я что-то переоценил свои таскательные возможности. к тому же внизапне дошшь. чуть не надорвался, потом вовремя вспомнил, что я у себя один, а такси стоит копейки.
славатехосспаде, что ума хватило...
сижу, выдыхаю. руки трясуццо.
псих, как есть придурок.
шышнаццать лет девке, а я все переживаю, что ребеночек голодненький будет.
ну и совесть мну жреть, конешно, что я сваливаю. ее и так два месяца дома не было, а тут она приезжает - а я сваливаю. как есть бессовестная сволочь.
но это только внешне. внутренне я-то радуюсь, но поскольку состояние заебанности за последние дни просто зашкаливало, эта радость где-то настолько глубоко внутри, что я ее ощущаю только если силком.
но в понедельник мну вечером здесь уже не будет.
я не думаю, что там, в отъезде, буду сильно страдать из-за своего аморального облика.
ехидна я, как есть ехидна.