Что-то я живу такую бурную асоциальную жызинь, что ничего сюда записывать не успеваю. Ничего, завтра на работку пойду, там посижу со свободными мозгами, авось успокоюсь. Нет, у меня все хорошо. Просто эээээ нынешний меркурий какой-то уж очень сильно ретроградный. После долгого перерыва созвонился сегодня с Док. Рад прямо как слон. Как будто снова на ее кухне с винишечком и сигаретами посидели.
Сегодня утром в московской реанимации от общего сепсиса умерла моя бывшая жена. Не внезапно - до этого у нее было серьезное заболевание желудка, клиническая смерть, из которой ее вытащили, а потом сепсис. А узнал я о ее смерти через десятые руки - от старой доброй подруги, бывший муж которой поддерживает отношения с биологическим отцом ее детей. Ну то есть то, что мы прожили с Майкой двадцать лет и худо-бедно вырастили троих детей, так и не дало мне права узнать об этом от того человека, именно который и должен был мне об этом сообщить. Ну ладно ее родители - если они еще живы. Но уж он-то мог бы, если бы считал нужным, найти меня в два свиста. Но нет. Ну штош. Штош. Я не могу сказать, что испытываю сейчас острое горе. Глубокий ахуй - вот правильные слова.
Никому не верь, Сашычька. А особенно не верь Майкрософт офис на яблочных девайсах. Они скажут тебе, что все сохранили, а сами пойдут погулять и обновиться по дороге. И обновляться будут от той версии текста, которая у них уже когда-то была. Таким вот странно волшебным образом я потерял приличный кусок текста. Который писал - аж все горело, и времени не было, и я его на бумажке на работе, и в телефоне по дороге, и потом вечером было лениво комп запускать, и я на планшете. А сегодня решил продолжить - а все, море кончилось. И еще сегодня с утра думал, как там все переделать, потому что когда пишешь урывками, полная картина текста и его динамика не складываются. Вот и ответ, вот и разгадка, какие ж сны тебе в том сне приснятся… тьфу. Теперь придется все заново. Спасибо, что я хорошо этот кусок помню. А еще в воскресенье таскался вокруг самсунговских планшетов и ноутов и размышлял, что из двух обновить первым. Ну кагбэ понятно, спасибо. Не люблю вот оч сильно яблоко. Только с ним у меня такие приключения регулярно. Как я радовался, когда эппловский телефон на андроид поменял.
четырнадцать маленьких желтых цыплят сидят и ужасно ужасно тупят пятнадцатый думает что он не спит но тоже ужасно ужасно тупит
вот так я провел выходные. сидел и смотрел ковер. раскладывал маджонг на компе, потом снова и снова, слушал музыку и не мог написать ни слова. но новая история оказалась все-таки сильней меня. успел я, правда, не много, полчаса потратил, три тыщи знаков - ну и фигня, чего боялся-то. положу сюда, чтоб не потерять. на самом деле, спонсор этого текста - старый мини-фик жж-юзера аццкой собачки тяпы, я не могу от этого отделаться, поэтому просто сознаюсь.
Не бойся
Больше всего на свете ей нравилось, когда он говорил: -- Не бойся! И как-то по-особенному брал ее за подбородок, поворачивал лицо к свету. Она сладко обмирала. Она никогда не боялась, что он причинит ей боль. Он слишком любил ее для этого. Но мерзкий червячок шевелился в душе, ведь легче всего причинить боль тем, кто тебя любит. А уж она-то его любила. читать дальшеЕй нравилось в нем абсолютно все. Нравилось проводить ладонью по жестким коротко остриженным волосам на затылке. Нравилось умное и злое лицо – ей виделась целеустремленность в болезненном изломе бровей, независимый и гордый характер – в изгибах узкого рта. И даже запах его она обожала – ментола, хвои и ноябрьского ветра. Она быстро научилась не замечать привкуса паленой кости. В конце концов, о запахе паленой кости она знала в совершенстве. Ведь он сопровождал ее всю жизнь. А после того, как они встретились, он просто стал сильнее. Они встречались по вечерам. Когда его работа заканчивалась, а ее – еще не начиналась. Он приходил в ее маленькую квартирку в мезонине самого последнего дома по улице. Садился в кресло под торшером и вытягивал длинные худые ноги, а руки разбрасывал по подлокотникам. Он так сильно уставал за день. Мягкий свет желтой лампы полукругом лежал на стенах. Отражался в оконном стекле. И ветки дикого винограда, что оплетал стены, шуршали сухой листвой и скреблись в рамы. Черная осень входила в комнату и привольно располагалась вокруг. Чем длиннее становились вечера, тем больше тьме нравилось разливаться по коврику у камина, -- да, в ее жилище размером с табакерку был настоящий камин! Она приносила кофе и усаживалась у его ног. От ветра за окном становилось особенно неуютно; тем слаще был аромат кофейных зерен. Она застывала, представляя, как по ночному небу летит по своим делам Дикая Охота. Зябко поводила плечами и шептала: -- Я боюсь. -- Не бойся! – хмыкал он. – Это просто ветер. И наклонялся, чтобы ее обнять. Это было так прекрасно! Еще бы. Сам король ужасов – он, конечно же, им не был, но ей нравилось думать, что он и тот, который скачет впереди черных небесных всадников, это один и тот же человек, -- сам король ужасов убеждал ее не испытывать страха. Потом, когда кофе бывал выпит, она перебиралась к камину, ворошила угли. Красные искры летели к потолку, разбиваясь о чугунную решетку. Начиналось время разговоров. То есть, говорил в основном он один. Рассказывал ей, как прошел его день. И чем дальше он говорил, тем ярче начинали сквозить в его голосе нотки пренебрежения, а потом и презрительности. -- Ты представляешь, они едят сахар! -- Он срывался на вскрик, мерил широкими шагами комнату и ярился. – Грызут карамельки! Им наплевать на мой труд и на них самих. Они жалкие тупые ублюдки. -- Они просто люди, милый. -- И это говоришь мне ты!.. – Он патетически воздевал к потолку удивительно красивые руки. Каждый жест был совершенством.
кажется, в вита ностре был этот момент. когда Саша вдруг начала слышать великую речь, один из отрывков текста, который ей явился, был про девушку, которая выбежала навстречу возлюбленному. и там совершенно точно была фраза? "Красный цветок бросила я возлюбленному своему под ноги". с таким, что ли, библейским подтекстом, с вот этим настроением и ритмикой Песни Песней. а вчера обнаружил случайно в ютубе песенный блог Ольги Арефьевой. и тут сощелкнулись два кусочка паззла. потому что я всегда не мог до конца нарисовать для себя картинку, про что именно для меня Bella Ciao. что-то такое маячило на краю сознания и не давалось в руки. вот оно.
и там же совершенно прекрасное:
"То не залп с полей долетел, Это гром вдали прогремел. И опять кругом все спокойно, Все молчит в тишине ночной. То не змей ползет по траве, То лишь образы в голове. Ты познай скорее шуньяту И все страхи исчезнут в ней".
Хотел подумать сегодня про то и про се, а в итоге тупил в работку. Ну, пару абзацев текста написал на бумажычьке, испытал некоторое облегчение от того, что в очередной раз успешненько преодолеваю райтер-блок. Потом перечитал и ужаснулся. И пошел обратно тупить.
Приснился сон про любовь зубной феи и стоматолога. Несчастливую. Причем приснился не картинками, а текстом. В итоге я канеш ничего не помню, кроме десятка ключевых фраз, в том числе первой и последней. Теперь мучительно пытаюсь перенести в слова все приснившееся.
у меня наступило такое время, когда все равно, сколько именно человек меня читает и сколько комментирует (я нынче пишу в основном для себя, но потрындеть никогда не против). да, у меня есть собственный список людей, чьей виртуальной дружбой я дорожу и кого ни при каких условиях я не хотел бы потерять. надеюсь, что все они об этом знают. ну то есть, на самом-то деле условие одно и оно очень простое. мне безусловно важно, чтобы они были на стороне добра. и чтобы мы это "добро" понимали одинаково. чей первый выстрел - тот и виноват. вот и все. предельно просто и не оставляет простора для разных толкований.
вначале я собирался выкатить гневный пост про то, что я думаю о происходящих в реале событиях. о том, на чьей я стороне. о том, как я понимаю тоталитаризм как вид государственного устройства и что такое жить при диктатуре. почему идея про "мышебратьев" выглядит для меня на уровне насильника, убеждающего жертву в том, что он ее любит и так_надо. почему пушкин и толстоевский великие писатели, но для меня никогда не будут наше_все. почему идея защиты и поддержки родного для тебя языка и народа - отнюдь не национализм. в общем, такое.
потом я пошел в душ и там под водичкой слегка поостыл. и вспомнил, сколько близких людей я потерял в апреле 2022, после того, как высказался. и подумал, что снова идти по тем же граблям я как-то не готов. хотя позиция не изменилась за эти годы вот ни на столечко. но те люди, которые остаются сегодня здесь со мной - они все были и тогда, и все это уже видели. однако чем думали свежеподписавшиеся, когда нажимали на кнопку зафренда, после того как мои посты начали мелькать в общей ленте - я прямо даже не знаю. вы там, короче, тово-этово... подумайте еще раз.
*включил режим высокомерной сволочи* в конце концов, даже кошке позволено глядеть на королеву... *выключил*
... и вот на старости лет ты вдруг узнаешь, что один твой друг граф де ля фер сто ковырнаццать лет назад убеждал женщину всей твоей жизни перестать чего-либо от тебя хотеть. "не порти человеку жизнь, оставь его в покое, он такой молодой и у него еще все спереди впереди". а она возьми и согласись. потому что именно в этот момент ты уже настолько заебался чего-либо от нее хотеть и ждать, когда она как-то решится либо на ответный шаг, либо словами через рот послать тебя к чорту, --в общем, ты заколебался и потерял всякую надежду, что закрутил с другой девицей. с которой ну спать-то еще можно, но вот поговорить решительно не о чем, но это уже не важно, потому что ну хотя бы ей ты в этот момент нужен... и потом, через все эти годы и годы, она рассказывает тебе о той душеспасительной беседе с графом де ля фером и говорит, что тогда решила, что и ладно, он прав и пора отвалить от человека...
люди - дебилы. все, и ты не исключение. как жаль, что нельзя все отмотать лет на тридцать и начать пользоваться умением разговаривать словами через рот с реальным человеком, а не с его конструктом в твоей голове.
а графа де ля фер я бы в пруду утопил. даже спустя столько лет. но я этого не сделаю. я допишу одну книжку, специально для него распечатаю один экземпляр и отправлю в подарок по почте. мне приятно думать о том, как его кондратий хватит при распаковочке.
бойтесь автырей. страшитесь исполнения их желаний.
а нет. распечатаю два экземпляра. второй отправлю даме, которая считала себя редактором всей моей жизни. или не считала, но вела себя именно так. привет, Лена. я про тебя не забыл.
Выходишь ночером на улицу за последней сигаретой, а там внезапно воздух пахнет копченой колбасой. И тут ты понимаешь, что это не колбаса, это кто-то из соседей зажигал камин. Тут у всех в домах есть. ну, камин и камин, что такого. Но на улице днем хорошо под тридцать, а ночью двадцать или около того. И ты такой - эээээ. Я не хочу осень. В этом нехотении сильней всего печаль о том, что придется перелезать из обуви, которую можно носить на босу ногу - всунулся в нее и пошел, - в обувь, которую нужно носить на носок и когда садишься в машину, ноги из нее просто так не высунешь.
из разговоров на работе - да, я опять сменил работу, получив, кажется, почти что работу мечты. - Лиза, ты выходишь на обед с гораздо более лучшим литсом литса, чем было утром, — говорит пожилой латиноамериканской женщине начальник секьюрити Майк. Сам Майк - оч суровый черный дяденька просто огромных размеров. - Зато ты, Майк, носишь свое хэлоуин-лицо все дни в году! — отвечает Лиза. Майк смеется специальным шпионским смехом. Обожаю.
Чувствую себя так, как будто бы меня впервые за несколько лет выпустили из дурдома. Или как если бы дурдом наконец-то превратился в привычную среду обитания. А нет, наверное, все-таки выпустили. Доктор мой хихиатор неделю назад сообщил, что наконец-то обнаружил во мне некоторые улучшения. Разрешил пыриться в соцсеточки и даже что-то туда писать. И велел гулять два месяца. И вот я снова здесь.
Написал вчера кусок текста, в котором два мужика ругаются, поедая при этом булочки с кремом и клубничинками сверху. А соавтор мне и говорит: "О-о, брутальные мужики у тебя едят пироженки. Нетривиальный ход!"
Я тогда сразу подумал себе в оправдание, что это реальный факт моей биографии. Однажды в парке я встретил милиционера, который лопал пирожное, сидя на заборе. Милиционер был молоденький и в фуражке, а пирожное - воздушная корзиночка с огромной шапкой крема, и ел его служитель порядка с огромным удовольствием, даже глаза прикрывал мечтательно.
А у меня герой - сладкоежка. И по утрам предпочитает какао со взбитыми сливками (ему богачество позволяет)) ). Так что все эти рассуждения про мужскую еду три кило -- правильное меню подставьте сами -- ну такоэ. К тому же, и женщины обожают макароны по-флотски, борщ, копченые ребра и вот это все, перечень широк и разнообразен. И пивом сверху полирнуть.
А еще подумал про то, что в годы моей молодости было навалом простой уличной еды. И на каждом углу в кафетерии можно было съесть пироженку со стаканом томатного сока - единственное правильное сочетание! Пирожное-корзиночка стоило 13 копеек, а эклер - 22 копейки. И дело тут не в том, что тогда было вкусно, а теперь все испортилось. Нет. Тогда было -- молодо, впечатления казались ярче, и имела значение самая мелкая мелочь. Поэтому нам вспоминать об этом так здорово, а не потому, что совок ушел (привет, совкодрочеры, вам здесь не рады).
А чтобы не быть голословным, вот вам вчерашний текст. Это отрывок из нового романа -- нулевая книга цикла "Химеры Эрлирангорда". Роман называется "Мостик", сейчас я собираю воедино уже написанное, редачу и дописываю пропущенные сцены. Не буду загадывать, когда он выйдет.
Сам текст - вот он.
читать дальшеНа проходной хлебозавода пахло свежей сдобой – из ларька, на витрине которого красовались пышные булки и выпечка. Хальк машинально принялся рыться в карманах: пока дождется Айшу, можно слопать булочку. Вон ту, в левом верхнем углу, с клубничиной из варенья и кремом.
-- Девушка, мне две булочки и два чая. Сдачи не надо.
Хальк вскинулся. Эти слова должен был сказать он сам, но их произнес другой человек. Тот самый, который заслонил спиной в сером пальто нарядную витрину. А потом он повернулся к Хальку лицом.
-- Держи, -- сказал Александер, протягивая Ковальскому ту самую булку, с клубничиной и кремом. – Ты же ее хотел, я не ошибся с выбором?
Самым искренним желанием Халька в это мгновение было – дать Сану в морду, чтобы тот запрокинулся навзничь в мокрый снег. Чтобы кровь из носа брызнула веером. Выбить этим ударом всю показную спесь и таинственность.
Но вместо этого он с деланным спокойствием принял из рук Александера свою булку с кремом и стаканчик чая. Кипяток обжигал пальцы сквозь тонкий картон.
-- Пойдем вон туда, -- Сан кивнул в сторону беседки по другую сторону проходной. – Не хоромы, но можно поговорить.
Внутри сваренного из стальных листов и труб павильончика было мокро от протаявшего снега, из которого торчали во множестве сигаретные бычки и пивные пробки. А мы тут с пирожными, подумал Хальк со смешком, вечно у нас все не как у людей.
Он пристроил свой стакан на лавку. Булку есть тоже как-то расхотелось.
Он все глядел на снег за павильончиком – усыпанный ягодами рябины, что росла прямо тут же, и думал, как же это ненатурально красиво. И что его так тянет сегодня разглядывать алое на белом…
-- Ты меня искал, -- сказал Сан. Не спрашивая, но утверждая.
-- Искал.
-- Что тебе нужно?
-- Нет, -- немедленно взбесился Хальк. -- Это тебе -- что от меня нужно?
-- А что ты можешь мне дать?
Сан смотрел исподлобья, но с веселым прищуром, как бы говоря своей недоброй улыбкой, что на самом деле с Ковальского и взять-то нечего.
-- Ага. Мне нужны ваш кошелек и ваша одежда.
-- За одежду не благодари. – Он с удовольствием откусил от своей булки и ребром ладони утер с лица кремовые усы. – Тем более, что об этом мы уже имели счастье беседовать. Спроси конкретное.
-- А ты ответь прямо.
-- Я постараюсь. – Сан лучезарно улыбнулся. И снова впился зубами в булочный бок.
Да он просто сладкоежка, сообразил Хальк. Иногда яблоко – это просто яблоко, красное с желтыми штрихами, лишенное всякой символики и прочего, что умеют навесить на простой предмет люди. Катится себе по золотому блюдечку…
-- Помнишь, тогда я спросил у тебя, что такого в том, что мы с Алисой сочиняем и записываем истории. А ты показал мне деревянный волчок и стал спрашивать, один и тот же он во время вращения и в покое. Я так и не понял, что именно ты хотел мне этим сказать. Что у волчка две стороны?
-- И одна не равна другой. Хотя в каждом случае это все то же яблоко.
Хальк задумчиво отхлебнул из своего стаканчика. Чай все еще был обжигающе горячий. И очень сладкий. А еще Ковальскому показалось, что на вкус он – как яблочный сок.
-- Смотри, -- сказал Сан и тоже отпил чаю. Понимающе усмехнулся. Видимо, и ему примерещился в кипятке вкус яблока. – Все очень просто. То, что мы пишем, вполне может быть правдой. Одни и те же люди – здесь и там, в словах твоих – или чьих-то еще – сказок. Вот ты придумываешь историю для Всадника и его приятелей. Там, в твоих текстах, они будут жить придуманной тобою для них жизнью. А здесь, в нашей с тобой реальности, они бросят универ, Всадник подастся на вольные заработки, Борк пойдет служить в полицию и помрет от отравления паленой водкой, Айша…
Хальк скептически поморщился.
-- И откуда ты про них все это заранее знаешь?
-- Может быть, я сейчас тоже придумываю для них другую жизнь. А на самом деле…
Он вдруг представил себе, как будто абзацы печатного текста вдруг поплыли перед глазами, -- как Сан сперва поддерживает Гэлада и компанию, потому что те не собираются подчиняться воле Одинокого Бога. А потом предает их. За то, что их сопротивление выходит за рамки безопасного и рушит все установленные в мире правила.
В каком мире? Да какая разница. В мире его непридуманной сказки. Если уж отталкиваться от того, что две стороны одного волчка – все еще одно яблоко.
Но делиться этими соображениями с Саном Ковальский по понятным причинам не стал. А как знать, вдруг он ему сейчас вероятное будущее предскажет.
-- На самом деле я не понимаю одной-единственной вещи. – Хальк поставил стакан на лавочку. – Чем я вам всем так жить мешаю. Почему вы все прямо беситесь от одной только мысли…
-- Все – это кто?
-- Ты. И Клод, и девица эта его… то есть не его, а так, знакомая. Ее Даниэль зовут, Даная, но это неважно.
-- Милорда Денона я, пожалуй что, знаю.
Хальк даже не удивился. И подумал, что отчасти ждал такого ответа. В конце концов, все сумасшедшие люди-братья.
-- Представь себе, -- сказал Сан, пристально глядя Ковальскому в лицо. Глаза его меняли цвет – из серых в зеленые, и было непонятно, сердится он или напротив, спокоен и расслаблен. – Представь, что однажды ты придумаешь сказку, которая – уже чей-то мир. А ты вломишься в него со своей правдой. Со своими героями и событиями. Как ты думаешь, каково будет тем, что испытают на себе твои дары?
Меня сейчас пытаются развести на дешевое чувство вины, сообразил Хальк. Вины за то, чего я еще не совершил и, возможно, не совершу никогда. Потому что ну не бывает таких совпадений. И это все – просто наилегчайший способ заставить меня заткнуться.
Они все сумасшедшие. Твердят о множественности миров, которая не больше, чем фантастическое допущение. И Клод, и Сан вот, тоже.
Феликс Александер кто-то там еще и Мария Сорэн. Пожалуй, этого героя будут звать просто Феличе.
«Весь мир -- не больше, чем б-балаганчик со смешной об-безьянкой внутри, Джемма»… Зачем вспомнилась цитата из книги, которую Хальк больше ненавидел, чем любил.
-- Я не пророчу тебе ужасных последствий, -- проговорил Сан. –Я всего лишь пытаюсь сохранить равновесие. Пишешь ты или нет – твое личное дело.
-- Тогда давай договоримся, что моя жена – тоже мое личное дело. И ты перестанешь за ней таскаться и ее пугать.
Сан молчал, и тогда Хальк вспылил:
-- Ты не имеешь права!
-- Кто тебе сказал такую глупость? И формально вы не женаты, если уж та то пошло.
-- Не вмешивайся в ее жизнь!
Сан упрямо мотнул головой. В этом был вызов – Хальку и себе самому, так Ковальскому показалось.
-- А вот этого я не могу тебе обещать.
А вот сейчас придется бить морду, с грустью осознал Хальк. Но почему-то делать ему этого страшно не хотелось. Не то чтобы он так прямо жалел, -- еще в начале разговора это было горячим желанием.
Но в глубине души Хальк понимал: Сан по сути дела прав. В его словах есть логика, и она куда как далека от логики Клода, который верещал о не-писании из собственной трусости. Адепт «зияющей пелерины», стремящийся сохранить статус-кво своего сюзерена, чтоб ему пропасть. Как там Даная выразилась? Главного кирпича!
В том, что сказал Сан, была своя логика. Логика человека, который живет в другом мире, -- забудем на секундочку, что их не бывает! – и стремится сохранить его в этом самом проклятом равновесии. Никто не спрашивает у чаинок, когда размешивает в чашке сахар, каково им приходится в водовороте воды, что завивается вслед за ложкой.
-- Знаешь… я, пожалуй, пойду. Можно только просьбу напоследок?
Господи, что я делаю, спросил он себя, ужасаясь тем словам, что уже возникли в голове, но еще не слетели с языка. Зачем я собираюсь об этом просить? Тем самым признавая факт физического существования пространства сказки.
-- Не предавай их.
Сан удивленно вскинул бровь.
-- Этих мальчишек. Гэлада и его друзей. Просто не предавай. Они сами наживут себе на голову все свои проблемы и потери. Но пускай они это сделают сами.
-- И почему ты об этом просишь?
-- Так честнее. Пускай в этой истории хотя бы кто-то не будет мерзавцем.
Сан поднялся. И, глядя ему в лицо, Хальк подумал, что смотрит будто на себя самого. На того, каким бы мог он стать в другом времени и при других обстоятельствах. Но слава Богу, никогда таким не станет. Потому что за всем этим напускным спокойствием и показной доброжелательностью стоит чудовище, которому не место рядом с нормальными людьми.
Тот, кто одновременно и режиссер, и актер, и зритель в спектакле под названием жизнь.
И он не хотел бы когда-нибудь становиться у этого чудовища на дороге.
по итогам истории со сменой работы нужно смело признать: она меня знатно переехала. и то, как бывшее начальство провернуло мое увольнение, и все, что было потом - вот эти "ты, шарик, завтра прибегай, когда мы хозяйством обзаведемся", и поиски и собеседования. все вместе. а теперь, когда оно все закончилось, я точно могу сказать. это было не просто переезжание меня поперек всего чучелка. это была ломка - перед выходом на какой-то новый уровень. я пока еще не знаю, что за он. но точно вижу: да, внутри на месте дыры как будто новый стержень вырос. и сил душевных стало побольше, вот только я еще не очень хорошо понимаю, какие они и как с ними живется. это какие-то другие качества души. и способности к написанию текстов, а у меня эти две вещи примерно равнозначные и одного без второго не бывает. иногда мне кажется, что на месте тонкого трепетного меня выросло какое-то чудовище. а иногда я думаю, как же это чудовище прекрасно. но по привычке ужасаюсь.
Не прошло и вечности, как Химеры - как текст, а не как период жизни, система ценностей, видение мира и тыды и тыды - пришли к публикации. С тех пор, как я поставил точку в теперь уже предпоследнем романе серии "После нас", прошло не так уж и много времени - я закончил этот текст в начале октября 2020 года. Но собственно "Химеры" были написаны много раньше, и я даже не берусь подсчитать, сколько времени у меня заняла работа над текстом. Это был классический эпичьный долгострой. Занявший около двух десятков лет моей жизни. И потом еще столько лет прошло в скандалах с Алисой - бывшим соавтором текста. Тут может быть множество вопросов, вроде почему такой разрыв между завершением и публикацией, кто в далеком лесу сдох и сделал возможной публикацию вообще, что происходит между соавторами теперь и что было раньше. Мне кажется, что теперь это все уже не так уж важно. Вот текст. Он живой и такой, какой есть. Я думаю, что он никогда не дождется финальной редактуры. (Тут можно спросить, что происходит между автором и редактором, но тоже - а стоит ли). Это были тяжелые и прекрасные годы жизни. Это мой итог - мне больше нечего сказать конкретно в этом количестве знаков на этом количестве электронных листов бумаги. Пускай он теперь живет своей жизнью. А я пойду жить своей. В котором все еще есть место незаконченному приквелу к роману - "Мостик" написан примерно на три четверти, и я рассчитываю закончить его поскорей. Потому что слова должны быть сказаны. Потому, что есть только иллюзия. Смерти - нет.
Заговор работников печатных СМИ вывел из работы все телеканалы
16 сентября 2428 года. Аврора, Паллада -- СТИКС-Паллада. Все новостные телеканалы трех планет Империи прервали вещание утром понедельника, сообщает корреспондент агентства СТИКС-Паллада с места событий. По его словам, впервые прекращение вещания было обнаружено на Сенатской площади Авроры: информационный экран, установленный на одном из зданий, окружающих площадь, погас. Технические и коммунальные службы проинспектировали возможные неполадки, но вещание не возобновилось. "Такая же ситуация наблюдается на всех новостных экранах столицы, это же касается и всех цифровых источников вещания. Помимо Шалгаха, Оберрона и Паллады, известно и о взломе вещания на Сиринге", -- уточнили специалисты. В свою очередь, в Комитете по печати и телерадиовещанию Империи отметили, что проблемы сегодняшним утром наблюдаются и с выходом печатных изданий. Они добавили, что видят в сложившейся ситуации признаки заговора со стороны работников СМИ.
16 сентября 2428 года. Аврора, Паллада.
Номер, который Хартогу предоставили в лучшей гостинице Авроры, все еще тонул в утренней полутьме, когда прокуратор проснулся. Долго лежал в постели, не в силах пошевелиться. Страшно болела голова — как будто вчера он напился хаддера, этой сирингской отравы, и теперь не может вспомнить ничего из вчерашнего. Кроме Медб, ее пахнущих корицей пальцев. Их прикосновения все еще ощущались на коже — как царапины птичьих когтей. Медб не была с ним ласкова. Он отказался помочь ее отцу. И какая разница, что в действительности Александер сделал для мейстра Кетерна все, что только было в его силах. Или нет. Не все. Последний долг он отдаст, когда завершится судебный процесс. И никто и никогда не узнает, чего ему это стоило. Как Мелхус поцеловал розу!.. Желал бы Хартог вот так хоть когда-нибудь поцеловать женщину. Не Мадхаву. Хартог повел рукой над изголовьем кровати, и плотные шторы на высоких окнах поехали в стороны. Площадь Конституции вошла в комнату со всем своим гамом: толпы туристов и гиды с мегафонами, визг тормозов и шелест автомобильных шин, грохот и развеселое дымц-дымц рекламных роликов и просто уличных зазывал… Звуконепроницаемый барьер опустился на стекла, и настала блаженная тишина. Тогда он позвал Ангела Катерину. Так звали женщину-андроида, которая много лет проработала личным помощником прокуратора. Хартог привез ее с собой из премьерской резиденции на Шалгахе; власти Паллады сопротивлялись как могли, но кто бы их спрашивал. Подумаешь, андроиды запрещены! Да он мог бы привести тысячу примеров, когда закон не работал по-писаному, и ладно бы только для биороботов. У нее было нежное лицо с очень бледной, но будто светящейся изнутри кожей, светлые волосы и зеленые, прозрачные, как тающий речной лед, глаза. Голубое платье с белым фартуком и белыми же нарукавниками. Хартог ее обожал. Каждый раз это было — как ведро валерьянки выпить. Вот и теперь. Пальцы Ангела Катерины невесомо касались лица. Сбривали двухдневную щетину. Прикладывали к щекам горячие полотенца. Массировали щеки и лоб, и головная боль медленно унималась. И от этих прикосновений незаметно улетучивались и тоска, и гнев, и сожаление о несбывшемся. — Налей мне кофе, милая. И включи какой-нибудь новостной поток. Только видео, звук выруби к лэргам поганым. — Новостная информация без звукового сопровождения неполноценна. — Просто включи мне новости. Огромная плазменная панель над кроватью принялась медленно наливаться молочным светом. Хартог задержал дыхание, готовя себя к тому, что сейчас услышит. Ах, да, Ангел Катерина все же исполнила его приказ: звука не будет.
«Арест главы Имперского банка…» «Мелхус Кетерн — глава заговора сепаратистов!..» «Новые сепаратисты: жизнь императора под угрозой»
Яркие заголовки новостных колонок лезли в глаза, кричали каждой буквой. Бегущие строки наслаивались одна на другую, завивались в немыслимые узоры. Световые вспышки ослепляли; Хартог пожалел, что не последовал совету андроиды. Надо было выбрать звуковой поток. Но сменить настройки он не успел. Экран разразился последней вспышкой и погас. Прокуратор потребовал у панели выкатить командную строку. Молчание было ему ответом. Тогда он включил свой комм. Тот отразил время, текущие сообщения, погоду и с десяток других потоков – биржевые сводки, курсы валют, корабли Империи… Но новостная панель являла собой черный, с бегущей зеленой искрой, и пустой экран. Снаружи, на площади, все было таким же. Толпа продолжала гудеть и колыхаться, машины текли и текли, но гиды и уличные торговцы смолкли, и лишь сладкий девичий голос из рекламного ролика выпевал в наступившей тишине дурацкую прилипчивую песенку. Новостные экраны были черны, как вулканические озера. Что бы это могло значить? Разом отрубило коммуникацию? Газеты, вспомнил тогда прокуратор. Должны же оставаться бумажные газеты! Особенно на Палладе, где так ценится старый стиль, неторопливость и размеренность. Но загвоздка в том, что пока ни одна в мире газета не сообщит о происходящем в эту секунду: материал должен быть написан, набран, передан в типографию, а напечатанный тираж потом разберут разносчики и почта. Путь печатного текста к читателю несоизмерим с дорогой цифрового слова, звука и картинки. В лучшем случае, газеты дадут новость о взломе стримовых потоков к вечеру этого дня, в худшем – только завтра в утренних выпусках. Хартог коснулся уха, вызывая референта. Тот подключился мгновенно – то есть, проблема с новостями явно была не в отсутствии сети. — Максимус, что происходит? — Пока не могу точно сказать, патрон. Но мы работаем. — Максимус, ты не понял, — возразил Хартог терпеливо. – Я действительно не понимаю, что происходит. — Новостные каналы пусты, патрон. Ни единого стриминга. Ни одного телеканала, хотя развлекательные программы идут по расписанию. Радио транслирует музыку, песни и разговорные передачи, ни одного включения новостного эфира не зарегистрировано на протяжении последнего получаса. Ситуация аналогична как на Шалгахе, так и на Оберроне… — Палладу добавьте в список. — Уже добавили, патрон. — Что на Сиринге? — То же, что и везде, но ситуация в целом спокойная. – Референт осекся, в разговоре повисла полная напряжения пауза. Максимус явно вслушивался в то, что ему говорят, и это не было рядовой новостью. — Простите, прокуратор, — проговорил он, когда посторонние голоса стихли. – Я ошибся, когда сказал, что на Сиринге все спокойно. Тут какой-то сумасшедший попытался себя поджечь перед крыльцом императорской резиденции на планете. Хартог молчал, и тогда референт, после короткой неловкой паузы, заговорил снова – видимо, уже получил подробный отчет. — Его схватили почти сразу же, как пачки с газетами, из которых этот придурок устроил себе эшафот, начали тлеть. Сначала вообще никто не мог понять, что происходит; формально никаких нарушений порядка со стороны этого человека не было. Даже кошке позволено смотреть на короля… простите, прокуратор, невольная аллюзия… каждый подданный может прийти к императорской резиденции и делать там что угодно, пока это отвечает нор… — Заткнись, Максимус. Говори только по делу.
*** В коротком видео, которое Хартог только что получил из полиции Силома, мужчина средних лет в потрепанном пальто и чересчур широких брюках вытащил из-за пазухи бутылку с темной жидкостью, зубами выдрал из нее пробку. Но вместо того, чтобы залихватским жестом вбулькать спиртное внутрь, принялся щедро поливать им пачки с газетами, на которых он стоял, как на помосте оратор. — Сдохните, проклятые захватчики! – вдруг выкрикнул сумасшедший и выбросил вперед руку с горящей зажигалкой. Отсыревшие страницы, даже впитавшие в себя коньяк, не желали загораться. Лицо поджигателя скорчилось в гримасе досады, он выхватил складной нож и принялся тыкать им в газетные страницы, пытаясь их разворошить. Порылся в карманах куцего клетчатого пальтеца, добыл оттуда коробок со спичками. Чиркнул сразу половиной пачки, пламя вспыхнуло, комок огня упал на газетные обрывки. Тяжелая от типографской краски бумага нехотя занялась, пламя быстро окрепло. Досматривать прокуратор не стал, предпочел выслушать краткий доклад. О том, как поджигателя задержали, едва на нем начали тлеть штанины брюк. Охрана, засевшая в императорской резиденции, решила, что не стоит превращать спектакль в трагедию. Поджигателя задержали, он содержится в следственном изоляторе Службы Безопасности Империи на Сиринге. Хартог только зубами скрипнул. Через минуту Максимус получит полную сводку из Службы Безопасности Империи, которую даже он не имеет права открыть. Но хитроумный компьютерный мозг сам выберет из нее главное, обработает для трансляции и будет ждать запроса. И когда Хартог будет готов, просто вольет в него, как в сосуд, все, что прокуратору следует знать, а материальный носитель информации растворит в водах Стикса. Так Хартог узнает, что этот поджигатель – первый, но не единственный. И в ту минуту, когда разлитый на газеты коньяк занялся пламенем, то же самое произошло во всех типографиях Сиринги. Правда, там бумага оказалась посуше; сводка из Бюро по Чрезвычайным Ситуациям утверждала, что число пожаров на планете перевалило за сотню тысяч. Сгорело все: тиражи газет и журналов, уже отпечатанные листовки и буклеты, рекламные флайеры и прочая мелочевка, имеющая хоть какое-то отношение к бумаге. Только несколько типографий Комитета по печати оказались не затронуты пламенем, то же самое касалось и, к удивлению Хартога, и Монетного Двора центробанка. Ни одна банкнота на Сиринге не пострадала. К концу сводки стало понятно, что поджигательная эпидемия затронула и Оберрон с Шаглахом. Примечательно было и то, что первым о своих подозрениях в отношении наборщика типографии «Силом сегодня» сообщил не агент Службы Безопасности, в обязанности которого это и входило. Сообщил такой же наборщик, напарник этого, а через несколько часов на связь с такими же новостями вышел и агент. Теперь один получит награду, а второго ждет суд и хорошо, если каторжными работам отделается… Но все это было неважно. Ну не может, не может он сейчас улететь с Паллады! Завтра суд по делу Мелхуса, а он поклялся сделать все, чтобы доказать не просто непричастность мейстра Кетерна, но и полную его невиновность. Его защищал нанятый через десятые руки лучший адвокат империи, о нем писали статьи юридические журналы и специальные издания; если бы Мелхус согласился, интервью с ним заняты были бы все первые полосы всех печатных изданий в стране и все телеканалы… Ах, да. С телеканалами нынче накладочка, а судьба газет разрешится не раньше завтрашнего утра. Если в редакциях успеют сверстать новые выпуски. Но он обязан быть на процессе! Ангел Катерина отложила в сторону пушистую разноцветную метелочку, которой смахивала пыль с телевизионной консоли. — Затребовать для вас личный борт? — Я не лечу на Сирингу. — В вечерний канал Стикса вы уже опоздали. Запросить из резерва? — Я не лечу на Сирингу, — все еще терпеливо повторил Хартог. — Утренний канал откроется в четыре тридцать после полуночи. Вы успеете немного поспать и будете в Силоме к одиннадцати утра. Это самый быстрый вариант. — Я не лечу на Сирингу! – заорал прокуратор. Несчастная метелочка полетела в угол. Ангел Катерина заслонилась рукой, прикрывая голову, на лице ее, обыкновенно хранящем доброжелательно-ровное выражение, отразился ужас. Ты чудовище, говорили ее глаза. Ты чудовище в любом случае, и даже сейчас, когда пытаешься спасти близкого человека. Ты поднял руку на андроида – это все равно, что ударить младенца. Потому что андроид лишен воли и не способен причинить вред человеку, и бездействовать, видя угрозу ему, не может тоже. Ты пытаешься спасти одного и уничтожить другого, и два этих желания равноценны. А значит, второе перевешивает, потому что желание смерти есть зло. С другой стороны, а кто тебе сказал, что сумасшедшего поджигателя нужно убивать?! Ангел Катерина все так же сидела на полу. Из ее глаз все так же тихо катились прозрачные ненатурально красивые слезы.. — Прости меня. — Хартог коснулся ее руки. – И конечно, затребуй правительственный борт на Сирингу. А еще позвони адвокату Мелхуса. Попробуем перенести суд хотя бы на сутки.
я завел себе телегу. ну, то есть, в телеграме я давно есть, и у меня там даже был приватный канал. теперь канал сделался публичным, и там я с соавтором намереваюсь создать штабик (тм) для поорать наружу в читателя, показать картинок и визуализаций, и вообще поговорить за прекрасное и литературу. а еще тексты будут там жить. во всяком случае, те, которые уже выложены на АТ. приходите!
читать дальшеГлава Банка Империи арестован в своем доме – источник
23 сентября 2428 года. Аврора. – СТИКС-Оберрон. – Глава Соединенного Императорского Банка трех планет Империи Мелхус Ниневий Кетерн был арестован сегодня в своем доме в пригороде Авроры, сообщил по аудио-комму источник в окружении банкира корреспонденту агентства СТИКС - Паллада.
Помимо банковской деятельности, Мелхус Кетерн также известен своими работами в сфере макроэкономики, межпланетного валютного надзора и регулирования. Пять лет назад занимал пост внештатного консультанта двора Империи по вопросам финансовой стабильности.
«В доме прошел обыск, были найдены компрометирующие Кетерна документы, после чего глава Банка был увезен сотрудниками органов» , -- сообщил источник.
По его словам, при обыске также присутствовал глава Конклава Империи Александер Ли Хартог.
Сентябрь 2428 год
Аврора, Паллада
***
— Санкция на обыск пришла на ваш профиль в сети. Потрудитесь ознакомиться, мейстр.
Глава Соединенного Императорского Банка Шалгаха, Оберрона и Паллады Мелхус Ниневий Кетерн пренебрежительно махнул рукой. Широкий край стеганого с вышивкой шлафрока задел стоящий на консоли бокал с шампанским. Бокал опрокинулся, но не разбился, и вино растеклось на полировке прозрачной лужей – выветрившееся, потерявшее всякий аромат; края лужи даже не пузырились.
Мелхус и сам был, как это вино. Потерявший всякий интерес к жизни, уже оплакавший все потери и похоронивший себя в семейном склепе. В Процессуальном кодексе Империи для преступления, в котором его обвиняли, предусматривался сразу суд высшей инстанции, запрет на подачу апелляции и только один вид наказания.
— Начинайте, — велел Хартог.
Глава следственной группы раскрыл, держа перед собой, ладонь, и с нее вспорхнули в воздух десятка два обсидиановых бусин. Внутри каждой светился зеленый огонек. Поднявшись в воздух, бусины проклюнулись крыльями и, издавая чуть слышное жужжание, разлетелись по комнате. Заскользили вдоль стен, исследуя каждый миллиметр пространства. Щели за картинами и рамками фотографий, книжные шкафы, безделушки на полках, деревянные панели, шторы, обивку и внутреннее устройство мебели…
Мелхус наблюдал за этим с нескрываемым равнодушием.
Хартог присутствовал при обыске больше из уважения к должности мейстра Кетерна и долгим годам совместной работы, превратившейся за это время в подобие странной дружбы. Кроме того, он отлично знал: такой человек, как Мелхус, не может быть действительно виновен в том, что за ним подозревают.
Разрушить Империю. Сделать все ее планеты – свободными. Как политически, так и экономически. Разжать объятия каждой из экономик, отказаться от общей валюты, от единой таможни, судов и армии. А главное – отпустить на волю Стикс, огибающий сейчас лихо закрученной петлей Оберрон, Шалгах и Палладу, но сердцем своим имеющий Сирингу.
Да, и от планов по захвату Сиринги отказаться тоже.
Пускай каждый идет своей дорогой.
В том, что подозрения пали на него, Мелхус отчасти виноват был сам. А точнее, его пламенные речи о том, как ужасен, в действительности, общий имперский таррел, и как наличие его тянет в пучину бедности более богатые планеты. И что методы, которые обыкновенно применяют банки, чтобы сбалансировать систему, в данном случае не работают. Империя платит сама себе и покупает у себя самой же, и надувается невидимый мыльный пузырь… Хартог отлично понимал, что тот имеет ввиду.
Но мейстр Кетерн был бы последним идиотом, если бы стал бороться за свои убеждения способами уличных бомбистов. Которые первым делом предложили бы убить императора.
Вот сдался им всем император!
Дроны зудели над ухом, как комарье. И, стоя у открытого на террасу окна, можно было подумать, что все еще лето.
Последние теплые дни в этом году пришли в сентябре, и Паллада стояла в теплых туманах, в золоте листвы. Из сада, в который спускалась пологая каменная лестница, пахло прелью и яблоками.
Мелхус мог себе позволить дом за городом, не таскаться каждый день в Аврору – столичный город планеты. Да и вообще, он любил работать из своего кабинета, оплетенного, словно паучьей сетью, линиями связи – как оптоволокном, так и личными отводами Стикса.
Кто теперь займет этот кабинет?
Дроны, разочарованно жужжа, возвращались на место, а Хартог ощутил ликование. Они ничего не нашли! Мелхусу нечего будет предъявить, и все доказательства против него рассыплются прахом.
Последний дрон, однако, не спешил. Завис в воздухе против одной из консолей рядом с книжной полкой. Трепетал крыльями, будто принюхивался к вазе с сухими цветами, стоявшей перед рядами книг. Внутри обсидиановой бусины-тельца тревожно мигал красный огонек.
Вазу сняли. В присутствии понятых — андроиды-прислуга имели по законам Паллады право голоса и свидетельствования — ее вытрясли над столом. На гладкую поверхность выкатился крошечный, как горчичное зернышко, прозрачный кристалл.
Взломать его содержимое заняло не больше пяти минут. Большой профессионал банковского дела, хитроумный финансист и аппаратный чиновник оказался никчемным шифровальщиком. И даже пароль придумал простой до наивности. Имя собственной дочери и год ее рождения. Мадхава, для домашних Медб. Любовница Хартога. Сам Александер не видел в их связи ничего постыдного, Медб, к сожалению, наоборот.
На кристалле содержался один-единственный файл. Докладная записка для императора о преимуществах разделенной между всеми планетами финансовой системы. Император был болен, документ остался неотправленным. Суд сочтет его доказательством участия в заговоре. Это конец.
— Не соблаговолит ли мейстр Кетерн ответить на несколько вопросов?
Мелхус молча склонил седую голову.
***
Следственный дознаватель занес стилус над планшетом, в котором был открыт файл протокола допроса
— Признаете ли вы свое авторство касательно данного документа?
— Признаю. Я действительно составил этот отчет по личной просьбе императора. Но едва ли он успел его прочесть.
— Что вы имеете в виду?
— Я не знаю, просмотрел ли государь мою записку или же впал в кому раньше, чем ее получил. В том, что он ее получил, я уверен: уведомление пришло на мой личный профиль в сети.
— То есть, вы хотите сказать, что император Максимилиан Аврелий Тагаст имел с вами личные контакты?
— Как с любым другим чиновником моего ранга.
— А про коматозное состояние как вы узнали? В прессе об этом не сообщалось.
— В прессе многое не сообщается, — доверительно ответил Мелхус. – Или напротив, сообщается слишком многое.
— У вас были личные источники информации? Назовите.
— Вы же знаете, что я не могу этого сделать.
Хартог слушал, по-прежнему стоя у окна. В этом диалоге для него не было ничего нового. Он вообще не надеялся ни на какие открытия. Но Мелхус выглядел как человек, который явно кого-то выгораживает. Прокуратор догадывался, кого именно, но хотел своими ушами услышать подтверждение. Впрочем, если Мелхус Кетерн не совсем дурак, ничего такого он не скажет.
Из сада потянуло вдруг холодом, запахом мокрой листвы. Ветер зашуршал в опадающих кронах яблонь.
Будь проклята Паллада с ее вечной экзистенциальной тоской, которая заставляет сжиматься душу. Как будто завтра последний день жизни, и уже ничего нельзя вернуть и исправить. И вечная женщина в черном с кружевами платье маячит за плечами размытой тенью, не позволяя разглядеть своего лица. Не задает вопросов, но смотрит с упреком…
Несколько яблок со стуком осыпались на землю. Завтра будет холодный и дождливый день.
Дознаватель между тем решил зайти с другого конца.
— Кто проживает вместе с вами в этом доме?
— Моя дочь Мадхава Ненна, в замужестве Урбан, вместе с детьми. Теперь она в разводе. Мой сын Азариэл. Сейчас он, правда, в отъезде…
Голос Мелхуса дрогнул.
Вот все и выяснилось, с ужасающей ясностью понял прокуратор. И накатила такая тоска, что он, не в силах больше оставаться в этой комнате, вышел на террасу.
***
Темная тень поднялась навстречу ему из кресла. И прокуратор ощутил, как озноб прошел по позвоночнику. Но это была всего лишь Мадхава.
Она подошла и обняла Хартога, прижимаясь к нему пышной грудью и тяжелыми бедрами.
— Не пугайся.
— Сидишь тут одна, без лампы…
— В темные времена все равно, сколько вокруг света, — проговорила Медб. – Поцелуй меня.
И первая потянулась к нему губами.
Хартог знал, что она родилась и выросла на Шалгахе, но после развода перебралась жить к отцу. Там он Мадхаву и встретил семь лет назад.
Теперь Медб было слегка за тридцать. Она была красива пряной и очень женственной красотой, такой же, как и ее имя – Медвяная.
Пожалуй, в ее любви к Хартогу всегда было истерики и надрыва больше, чем, собственно, любви. Александер знал, что Медб строит на него серьезные планы.
Она жаждала замужества, статуса матроны и усыновления двух ее сыновей от первого брака. Ничего этого Хартог дать ей не мог. Еще в самом начале их романа прокуратор честно сообщил, что женитьба на ком либо вообще не входит в его планы. Признавать детей Мадхавы от предыдущего брака своими он тоже не собирался.
Медб несколько недель после этого разговора избегала его и не принимала вызовов по личной сети, но в конце концов проглотила оскорбление. Все вернулось на круги своя.
А теперь ее душа полна ужаса и жаждет защиты. И что Хартог готов ей предложить?
— Что теперь будет? Его посадят?
«И сильный будет, и подлый будет. И смерть придет и на смерть осудит…»
— Медб. Я не смогу переписать Процессуальный кодекс даже для тебя.
Она взяла его лицо в ладони, развернула к себе, заставляя смотреть в глаза. От ее пальцев пахло корицей и еще какими-то пряностями.
— Ты лжешь. Пообещай мне…
— Твой отец сейчас занимается тем, что оговаривает себя в защиту кого-то третьего. Скажи, кого именно, и я попробую спасти мейстра Кетерна.
Густые брови Мадхавы сошлись к переносице.
— Но я… я правда не знаю.
— Где брат твой, Мадхава?
— Я ему не сторож!
Она оттолкнула Хартога обеими руками и отступила на несколько шагов. От резких движений ворот домашнего платья распался, выпуская грудь. Очень мягкую грудь не раз рожавшей женщины, с гладкой смуглой кожей, с глубокой ложбинкой, в которой смутно взблескивала от фонаря массивная золотая подвеска. И сама собой пришла на ум мысль, как здорово было бы сейчас завалить Мадхаву на перила, задрать на ней платье и…
Ладони сделались горячими и потными. Хартог почти ненавидел себя в эту секунду.
— Ты подонок, Шех. Я всегда знала, что ты подонок. Зачем я с тобой связалась?
— Чтобы не скучать долгими осенними вечерами?
Он перехватил руку Медб, занесенную для пощечины.
— Я могу пообещать тебе только одно. Лично ты – не сядешь. И сделаю я это не ради тебя самой, а ради твоих детей, на которых, как ты давно заметила, мне насрать с высокой колокольни.
***
Когда отца выводили, Мадхавы на террасе уже не было. Но незримо она все еще оставалась рядом – ароматом духов, теплом ладони на деревянных перилах.
— Мейстр Кетерн, задержитесь на секунду.
Тот оглянулся. Удивленно шевельнул бровью: не ожидал такого обращения к себе.
— Поговорите со мной, Мелхус, — проговорил Хартог. – Пожалуйста.
Взмахом руки прокуратор отпустил конвой, и те молча ожидали внизу, у крыльца. Бродили по подъездной аллее, взрывая тяжелыми ботинками белый песок. Кто-то из конвойных оставил на ступенях фонарь, и теперь в его свете было видно, как в мраморных вазах у крыльца яростно, из последних сил, доцветают розы. Отяжелевшие от влаги цветы клонились вниз, вплетая свежую струю в тяжелые запахи корицы и сливы, оставшиеся после Медб.
В этом была вся суть Паллады – обреченная, вычурная красота ради себя самой, умирающая напоказ и никак не могущая умереть.
— Мелхус, зачем вы все это делаете?
— Потому что считаю правильным? – ответил тот вопросом на вопрос. И оперся о столб террасы, как будто только теперь напряжение покинуло его. – Я буду очень благодарен вам, прокуратор, если вы не станете меня отговаривать.
Хартог молча кивнул. Его всегда злила в людях вот такая упертость. Пойти и умереть ради неведомых принципов – да пожалуйста! Не уметь верно оценить потери, которые случатся при разных вариантах выбора, а просто тупо принять те, которые понесешь ты сам.
Хотя что это он! Каждый человек волен сложить голову на плаху. Расстаться с жизнью легко: пережить несколько мгновений боли и смертного ужаса.
Но последствия будут разгребать другие, и эти другие – всегда твои близкие люди. Как можно настолько их ненавидеть?!
— Кого из близких вы защищаете, Мелхус? Дщерь ваша – кроткая голубица, едва ли она ввязалась в заговор…
— Низко говорить так о женщине, с которой спишь.
— Низко было допустить для родной кровиночки то, что ты, как отец, считаешь недопустимым. Не стоит, Мелхус. Речь об Азариэле? Вы знаете, где он сейчас?
Мейстр Кетерн не ответил. Он даже в глаза Хартогу не глядел – чтобы не выдать своей тревоги.
— Мелхус. Это напрасная жертва. Его все равно будут искать и найдут, и он получит по заслугам, но для вас и вашей девочки исправить уже будет ничего не возможно.
— У моей девочки есть вы, Шех. Как бы прискорбно это ни звучало. И прямо сейчас, во имя нашей дружбы – во всяком случае, я смею называть наши отношения так – вы пообещаете мне ее защитить. Вы сделаете так, чтобы она не пошла по процессу как дочь изменника Империи. Обещаете?
— Обещаю, — с тяжелым сердцем проговорил Хартог.
Мейстр Кетерн кивнул, принимая обет.
Спускаясь с крыльца, бывший глава Объединенного Императорского банка наклонился у напольной вазы и приник губами к набрякшему водой цветку розы. Потом поднял к Хартогу отрешенное лицо.
— И еще одно мне обещайте.
— Все, что вы попросите, Мелхус. Кроме свободы.
— Сделайте так, чтобы приговор был исполнен лично вами.
***
Уже сидя в машине, Хартог коснулся мочки уха, вызывая на связь своего референта. Максимус откликнулся мгновенно.
-- Патрон? – привычная невозмутимость сегодня ему изменила, голос звучал встревожено. – Вы на Палладе, патрон? Журналисты рвут пресс-службу на части. Это… правда?
Хартог переглотнул. Ответ не шел с языка; он понятия не имел, как после всего, что только что услышал от Мелхуса, после его ареста, после истерики Мадхавы, разговаривать с людьми. Но Максимус Рикс, его референт, тем и отличался от других, что перед ним можно было не притворяться.
-- Ноги повыдеру тому, кто проболтался, -- буркнул Хартог раздраженно. – Пресс-службе передай, что личных комментариев не будет. И я еще подумаю, будут ли официальные. Кстати, Максимус. Узнайте, кто из агентств передал новость раньше всех. Сделайте сегодня. Потому что завтра это появится на телеэкранах, и будет поздно.
-- Перекрыть все каналы утечки?
-- Теперь-то уж что!.. Найдете источник – будет отлично. В любом случае я хочу знать, какое агентство и кто из журналистов передал.
Машина летела улицами Авроры, темными и безлюдными в этот час. В бледном свете ночных фонарей проносились широкие проспекты и маленькие переулки, площади, скверы, мосты и каналы. Торжественная смесь классицизма и барокко, сырой ветер с близкого залива и тонкий запах увядающей листвы. Город-призрак, оплот великого палладийского духа… который Хартог только что имел возможность пронаблюдать на примере Мелхуса, лэрг бы все побрал.
-- Патрон? – снова сказал в ухе Максимус. – По вашему запросу, патрон. Первыми новость опубликовали на «Стиксе», как ни странно, отделение агентства на Оберроне. Источник выясняем, автора новости – тоже.
-- Свяжи меня с их генеральным, -- велел Хартог и коснулся комма, погружая его в сон.
Всем нам нужна передышка.
***
Генеральный директор новостного агентства «Стикс», отделение на Оберроне, мейстр Бетайя Ликс в эту ночь спать не ложился. Поводом к тому стал вечерний звонок от верного человека в Службе Безопасности. Источник сообщил, что в эту ночь следует ждать сногсшибательных новостей с Паллады.
-- И стоить они будут дорого, -- добавил он, презрительно хмыкнув. Как будто Бетайя был нищебродом, не могущим заплатить за информацию.
Однако, когда его собеседник прислал по комму количество нулей в сумме, Бетайя только присвистнул. Судя по всему, новость должна быть экстра-класса, и ее нужно будет давать немедленно, потому что корпоративная верность – штука тонкая и зависит от солидного банковского счета больше, чем от морали.
Поэтому Бетайя погасил во всей квартире огни и сел ждать в своем кабинете с коммом в руках. Погружая роскошные апартаменты во тьму, он успел связаться с выпускающим и с журналистом, который, по его выбору, станет первым, кто выдаст новость. Выпускающий, одинокий и угрюмый мужик средних лет, грамотный и дотошный, тоже имел свои источники информации и первым делом спросил, касается ли новость грядущих событий на Сиринге. Бетайя удивился: про возможные э-э… возмущения на Сиринге ходили разнообразные слухи в среде коллег-газетчиков, однако точно ничего известно не было. А тот, кто позвонил мейстру Ликсу из Совбеза, утверждал, что речь идет о Палладе.
Звонок раздался после полуночи, и Бетайя, уже успевший задремать, проклял всех на свете заговорщиков, имеющих традиции устраивать свои заговоры посреди ночи. Но то, что он услышал, повергло директора «Стикс-Оберрон» сперва в шок, а потом в ужас. Еще с полминуты он колебался, стоит ли вообще сообщать такое, не имея подтверждения от официальных источников. Но деньги уже ушли со счета.
Он набрал знакомый номер, и трубку сняли сразу, после первого же гудка.
Обо всем этом Хартог узнал от Максимуса. Референт был предельно краток в изложении информации. Сказал несколько слов, а потом Хартог развернул голографическую панель комма и принялся смотреть, как моложавый, нездорово полный мужчина с рыжеватой шевелюрой и в солидных очках, вразвалку сидит перед столом в рабочем кресле, качает в руках бокал коньяка и ждет. Потом комм на его столе зазвонил. Хартогу могло показаться – съемка, пройдя через множество каналов, была нечеткой, -- но он почти разглядел номер, высветившийся на боку черного металлического шарика синим цветом.
-- Максимус, сохраните последние кадры, -- велел Хартог. – Номер на комме максимально четко. И разъедините нас, я не буду разговаривать.
Сначала я хотел насыпать вам в виде поздравлений литературных лимериков полную жменю - праздник, подарки должны быть веселыми. Но пока искал, нашел вот это.
Ну вот пускай оно и будет тут. Картинка просто так, для красоты и Рождества ради.
***
-- Нет, -- сказала жена Сэмуайза Гэмджи Розочка и не отступила в глубину прихожей, как обычно, чтобы пропустить гостя, пускай и нежеланного, в дом. И все лицо ее, милое и доброе, на этот раз словно застыло в каменной непреклонности. -- Не сегодня. Извини, пожалуйста, Фродо, но сегодня я тебя не пущу. Если честно-то, то я тебя никогда уже больше не пущу, а что сказала "сегодня" -- так сегодня мы уезжаем. Насовсем. Может, в Бри, а может, в Арчетт. Я думаю, мы решим по дороге.
-- Но почему? Что случилось?
-- Вы, вы все! - воскликнула Розочка и утерла краем передника глаза. -- Ты даже представить себе не можешь, как вы мне все надоели. Ваши попойки, ваши воспоминания, кто кого убил и как победил, и эта проклятая "ваша прелес-сть"... ты можешь сколько угодно думать, что она твоя, но она уже давно ваша, на всех одна, и когда вдруг приезжают эти ублюдки из Белого Города, это видать даже слепому. Так что уходи.
-- Но попрощаться-то можно?
-- Нельзя, -- сказала Розочка и по тому, как она отвела глаза, было видно, что врет.
-- Почему?
-- Дома его нету потому что!
Она захлопнула дверь, и Фродо остался перед входом -- совершенно один, в летней тишине, в мерном гудении пчел над высоченными цветами мальвы. Солнце напекало макушку.
Что лучше - быть богатым и здоровым, или бедным и больным, ахахаха. Вот именно на этот вопрос я пытаюсь получить для себя ответ последние пару дней. Я тут job offer получил и на всякий случай даже резко его подписал. Мол, мало ли чо, а так у меня уже есть работа. И вот теперь сижу и не знаю, действительно ли я хочу эту работу. В плюсах то, что она близко от дома - полчаса на машине по нынешним временам это прямо роскошь. Это дополнительно три часа личного времени каждый день, и возможность в пять вечера быть уже дома. Полный пакет бенефитов и все дела, зарплата прям скажем средняя, но все равно выше того, что у меня было на предыдущей работе. Но это не ювелирка, это authentication of high brands apparels. Что тоже в общем близко. Но в apparels я ни разу не работал. С другой стороны, есть еще одна работа мечты, я к ним собеседоваться поеду в понедельник, и жопное чувство мне подсказывает, что там все тоже закончится оффером. Плюсы. Ювелирка, постпродажи и ремонты, супервизорская позиция. Приличная зарплата. Все бенефиты. Минусы. Далеко ездить (хотя тоже не автобусом). Полное на всю катушку мозгоебство круглый рабочий день. Я туда от безысходности подавался. Рабочий день до 6 вечера, дома вместо пяти вечера, как в первой вакансии, — в семь-восемь часов. Но деньги. Но транспорт. Но деньги. Но мозгоебство. Но много времени для себя. Но транспорт. Но деньги!..
Прямо не знаю чо выбрать, все такое вкусное, что заверните дайте два.
Отсмеявшись, прокуратор вытер скомканной тут же, на сиденье, рубашкой набежавшие слезы.
— Может, для начала познакомимся?
Но девица уже скатилась с его колен и забилась в угол. Поджала колени и перекрещенными на груди руками обхватила себя за плечи. Из-под лезущих на лицо прядей гневно сверкали глазищи.
— Вот еще!
— Меня, например, зовут Александер Ли Хартог. И я глава Конклава Звездной Империи. Премьер-министр, если покороче. А ты кто?
ридмор— Линда Аврелия, — голосом сломанной куклы проговорила девчонка. И, видя реакцию Хартога, светски прибавила: — Импересса. Ладно, не кривись… Но я правда не понимаю, почему должна знакомиться с первым встречным премьер-министром.
— Да-да, я так и понял. Как говорил мой приятель, выйди на улицу и спроси любого астрофизика.
— Что-о?!
— Забудь, — великодушно разрешил он. – Через пару часов доберемся до цивилизации – и вали на все четыре стороны. Будем считать, что я ошибся.
Пальцы девчонки, вцепившиеся в ее же собственные плечи, потихоньку разжимались. Теперь ее взгляд был полон искренней обиды. Как если бы ей пообещали все чудеса света, поманили – и отправили восвояси.
— Ты так говоришь, будто у тебя есть на меня какой-то план.
— Допустим, есть.
— Тогда учти, что я в нем не участвую!
— Как хочешь. Я не говорил, что это обязательное условие.
— Потому что ты тиран, захватчик и пособник кровавого режима!
Хартог, совершенно точно знавший про себя, что он одно, другое и третье сразу, все же сделал вид, что его нимало не касается это заявление. Понятно было, что девица где-то наслушалась повстанческих лозунгов. Наслушалась до такой степени, что согласилась стать орудием их мести.
Интересно, хоть на мгновение она представляла себе, что этот ее коронный выход с тактильной гранатой – последнее, что она успела бы сделать в своей коротенькой и глупой жизни?
Кажется, он спросил об этом вслух.
— Тебе-то что за дело?
— Наверное, мне есть дело. Раз уж я тебя спас.
— По-моему, это я тебя спасла. Огонь как раз на мне и остановился.
Хартог внимательно поглядел девчонке в лицо.
— А друзья твои об этом заранее знали?
— Не трогай моих друзей! – вспылила она.
— Да пожалуйста! — прокуратор пожал плечами. – Но таких подонков еще поискать. Им же наплевать было, уцелеешь ты или нет. Потому что только идиот не знает, что при взрыве селитра детонирует мгновенно. Ты бы убежать не успела. Те, кто всучил тебе тактильную гранату и выставил на дорогу, уверены были, что ты погибнешь. Но им было на это плевать. Замечательные друзья!
Секунду девчонка молчала. А потом выпалила:
— Да кто тебе дал право!.. Т-ты!! Думаешь, я не понимаю, кто ты такой?! Не понимаю, что твоей империи здесь нужно?! Лезете к нам и лезете! Медом вам здесь намазано! — выплюнула она. — Думаешь, если я молодая, то вовсе дура? Не вышло мягкой силой — с оружием к нам пришли!
Она сплела пальцы, с ненавистью глядя на Хартога.
— А к заговору «Горящих листов» ты лично руки приложил! Нравилось тебе их пытать, да?! А потом расстреливать. Сам озаботился, не исполнители! А они счастья Сиринге желали. И свободы. У вас, там, и нормальные люди есть. Но не ты.
До Сиринги долетали лишь отголоски этого дела, сказал себе Хартог. Отголоски, отменно раздутые прессой и теми, кому это выгодно. Шалгахом тоже. Но, лэрг побери, она права. Были среди несчастных безумцев, устроивших этот заговор, такие, которых он желал уничтожить лично. Не потому, что давал присягу, исполнял свой долг… Они так неистово защищали право своей планеты – и всех остальных заодно – на независимость и свободу. Перли вперед, как таран, оглушенные идеей. И плевать хотели на то, сколько людей пострадает вокруг. Ну да, лес рубят – щепки летят.
«Уэла» неслась по пустому шоссе. И земля, и небо были одного цвета – пыльно-серые, выгоревшие от жары. И, глядя в песчаное марево, прокуратор на мгновение снова почувствовал, что в машине есть кто-то еще, кроме них троих. Та самая женщина в кирасе, которая примерещилась ему, когда загорелась селитра. И в покинутом доме на морском берегу. И весь этот спор – отголосок, продолжение давнего спора между ним и этой неизвестной.
Как если бы они умерли вдвоем в одну и ту же секунду, но сто миллиардов лет назад. Умерли, не разжимая враждебных объятий, но вот теперь живы, и говорят о том же, и никогда не найдут способ примириться.
— Заткнись, — тяжело проговорил Хартог.
Девчонка сперва дрогнула, а потом будто подобралась вся и села прямо. Скрестила на груди руки и гордо вскинула голову. Импересса, восхитился про себя он.
— И не подумаю! – заявила она скандально. — И вообще, если хочешь знать, я сама на это пошла! Потому что это моя земля! На которую вы приперлись без спросу. И захапали себе все без остаточка. Вас сюда кто звал?! Тебя и твою поганую Империю!
Прокуратор глядел на нее, не отрываясь. Его вдруг перестала забавлять ситуация. И ощущение дежа вю только усилилось. С кем, когда и о чем мог он спорить до смертной ненависти?!
А девчонка не унималась.
— Ах, наши корабли не могут бороздить просторы без вашего Стикса!.. – передразнила она – по всей видимости, какое-то из новостных агентств. – Да и пусть не могут! Зато не сунулись бы сюда. Вот ты – зачем ты на Сирингу притащился? Что ты собирался тут праздновать? Разве ты не видишь, что ваша империя никому тут нафиг не сдалась? И сколько бы раз вы не захватывали нас – никогда она тут не приживется! А ты сам тут и сдохнешь, паскуда!
— Это твои соратники по борьбе тебе пообещали? – проскрежетал Хартог. – Отлично просто.
— Я тебе никого не выдам! А будешь пытать – умру под пытками, а все равно ничего не скажу.
Хартог, который отлично знал, как именно умирают под пытками, только ухмыльнулся краем рта.
Наступила гнетущая тишина. И призрак женщины, которую прокуратор никак не мог опознать, встал между ними двумя в полный рост. Заполнил собой все пространство салона. Хартогу даже показалось: он чувствует запах ее духов, глубокий и терпкий, и жесткие кружева, которыми отделаны рукава ее старинного платья, царапают щеку, приникая к его лицу во время виражей машины.
— Слушай, — наконец проговорила девчонка более мирно. Просяще даже. – Просто отпусти меня, и забудем это все. Я даже попрошу, чтобы тебя не убивали, если ты еще будешь здесь, когда мы победим.
Это было очень смешно. Но Хартог удержался.
— Зачем я тебе? Что ты собираешься со мной сделать? — продолжила она неуверенно.
— Для начала – умыть и переодеть, потом накормить.
Девчонка хихикнула.
— Это как в палладийской сказочке? Там ведьма мальчика тоже сперва вот так, а потом на лопату посадила и в печь сунула. Прямо в пламя. Зажарила и съела.
— Глупая старуха. При температуре горения дерева мальчик обуглится сразу. Нечего есть будет.
Девчонка фыркнула и снова сделалась такой, как раньше. Угрюмым зверенышем.
— Я не собираюсь сажать тебя в печь, — сказал он. — Или выставлять с гранатой на улицу. Я хочу, чтобы ты стала человеком. Чтобы училась. Чтобы смогла сделать что-то полезное для своей планеты. В конце концов, врага надо знать в лицо. Соглашайся.
Хартог осторожно протянул к ней руку. И девчонка осталась сидеть, как сидела. Не съежилась еще больше, не укусила, не оттолкнула. Прокуратор видел, как ей хочется по привычке возразить, выкрикнуть что-нибудь мстительное и злое. Но напоминание о гранате вдруг заставило девчонку вспыхнуть от острого понимания предательства.
Она подавила всхлип и отвернулась к окну.
Там была все та же степь и солнце, теплым шаром уже зависшее над горизонтом. Только теперь на его фоне из песчаного марева проступала голубоватая тень. Это приближались здания космопорта Астрейя, его высоченные фермы и стапеля, и виадуки энергопроводов. Но видеть их девчонка не могла. По ее сторону была совершенная в своей пустоте выгоревшая степь.
— Меня зовут Лой, — уронила девчонка, не оборачиваясь. – Лой Динган.