читать дальше-- Вы очень многое пропустили за пятьдесят четыре года отсутствия, пан Кравиц. Пейте чай, пока горячий.
Анджей пошевелил ложечкой в черной, как деготь, жидкости, что была налита в граненый стакан в мельхиоровом подстаканнике. На боку подстаканника была выгравирована надпись: “Железные дороги Шеневальда”. Кажется, сегодня он уже где-то видел эту картинку.
Мысли проворачивались с трудом, будто мельничные жернова.
… круглый, как зеркало, ставок, с черной, такой же зеркальной, абсолютно неподвижной поверхностью воды. Едва колышутся прозрачные струи там, где уходит в глубину мельничное колесо. Синие мотыльки, зависающие над течением. Незнакомая панна в льняной рубахе входит в воду, струйки песка поднимаются со дна, потревоженные ее шагами, рассыпаются стайки испуганных мальков. У панны длинные черные волосы, распущенные по плечам, а лица Анджей разглядеть не может.
-- Я вас знаю? – спросил он, отгоняя наваждение.
-- Вы меня – едва ли. Хотя бы потому, что между нами почти сорок лет разницы, и когда вас не стало, я только начальную школу успел закончить. Но тем не менее, я знаю, кто вы такой. Любопытство – не самое худшее из человеческих пороков, особенно если сопряжено с умением запоминать вроде бы самые бесполезные вещи. Я закончил семинарию с отличием.
-- И уехали в богом забытый повет в трех днях пути от столицы.
-- Откуда вы знаете? И потом. Для человека, который только что вернулся из-за Черты, вы слишком язвительны, пан Кравиц.
-- Как вы сказали? – переспросил он.
Тяжело было не столько поверить, сколько осознать услышанное.
-- В ночь с третьего на четвертое мая пятидесятого года вы разбились в своей машине на трассе, ведущей из Крево в Ургале. Вместе с пани Бердар. Сообщения об этом можно найти в любой газете. Там даже фотографии есть. Водитель авто, идущего по встречке, не справился с управлением, лобовое столкновение, практически мгновенная смерть. Как вы думаете, пан Кравиц, много шансов было у вас уцелеть в такой катастрофе?
-- Гораздо больше меня удивляет другое.
Священник задумчиво смотрел, как по крупинкам тает брошенный в кипяток кусочек рафинада. Растворяется стеклянистыми струями в медово золотом.
-- Сейчас вы скажете, что невозможно опознать в первом встречном того, кто некогда был князем Райгарда. И значит, должно быть что-то, объясняющее такую… заинтересованность, назовем это так. Личные мотивы. А я не буду знать, что вам на это ответить. Потому что не исповедоваться же перед чужим человеком.
-- Я не жду от вас исповедей. Я даже не знаю, как вас зовут.
-- Зовут меня Флориан Станислав Костка. И давайте будем честны. Вы вообще ничего от меня не ждете. Ну, кроме практической помощи. И я помогу вам – но не потому, что меня обязывает к тому субординация, а просто… должна же у этого мира оставаться хотя бы толика надежды. И потом, я искренне верю, что этот наш разговор – не последний. И когда вы действительно захотите узнать, что происходит в мире, который полвека пытался жить без вас, но, честно скажем, не очень хорошо справился с этой задачей, вы приедете ко мне в Лунинец, и мы поговорим.
В три сорок пять ночи третьего ноября пассажирский поезд, следующий по маршруту “Нида – Лунинец - Крево”, прибыл на железнодорожный вокзал Лунинца, до этого совершив техническую остановку на станции “Лунинец Товарный”. Двухминутной стоянки Анджею хватило, чтобы позаимствованным в служебке проводника ломиком высадить дверь в тамбуре. Он соскочил с подножки вагона в сугроб на насыпи, с высоты показавшийся обманчиво глубоким. Земля ударила по ногам, отозвалась чудовищной болью в пояснице, и он зачем-то подумал, что теперь все это не имеет никакого значения. Раньше можно было беспокоиться о последствиях, а теперь-то чего.
Анджей поднялся, помахал рукой отцу Костке, наблюдавшему за ним из тамбура. Ветер рвал подол белого священнического стихаря, который тот так и не удосужился снять. Кравиц запахнул потуже ворот кожуха и двинулся от насыпи прочь, на тусклый свет огней разъездной горки.
Через двадцать минут его задержал жандармский патруль, сопровождавший путевых обходчиков в несении вахты.
-- Имя свое поставьте, предполагаемую дату смерти и где до того момента проживали постоянно. И вот тут, где графа “медицинское освидетельствование”, подпишите разборчиво.
В полицейском участке, который помещался в выгороженном фанерными щитами закутке в здании центрального вокзала, было стыло, пусто по случаю раннего часа, и невыносимо скучно. За окном, в морозном тумане, занималось угрюмое ноябрьское утро, и было слышно, как далеко на путях перекликаются поезда.
Анджей поерзал на неудобном стуле. Потерся подбородком о ворот кожуха. Мокрая овчина пахла кисло и резко, но это оказалось отличным способом почувствовать себя хотя бы немножечко живым.
-- Это зачем? – спросил он.
Жандармский офицер воззрился на него с неодобрением. Было видно, что больше всего на свете хочется ему спать, и только неимоверным усилием воли сдерживает он себя, чтобы не зевнуть.
-- Затем, что всякое лицо, могущее иметь статус “условно живого”, обязуется таковое освидетельствование пройти, и о своих обязанностях и правах осведомлено.
-- Про обязанности я понял, -- сказал Анджей кротко. – А права какие?
Офицер перелистнул несколько страниц лежащего перед ним справочника.
-- Право вернуться по месту последнего проживания, имущественное право, право отправления религиозных обрядов и свобода вероисповедания, право на записи в метрических книгах и право быть упоминаемым в молитвах, право на защиту в суде, право не свидетельствовать против себя и близких и иные права гражданского лица…
-- Господи, тоска какая.
Анджей методично подписывал одну за другой серые страницы протокола собственного допроса и все гадал, когда же наступит благословенный момент истины. Не может быть, чтобы имя его, дата смерти и подпись – косой и четкий росчерк пера, почти не читаемый, но некогда одним своим видом заставляющий трепетать сердца – не может быть, чтобы все это никого не смутило.
Но, по всей видимости, он сильно ошибся в своих надеждах. С другой стороны, а что бы это ему дало. Кроме ненужной суеты, да заметания под ковер всяких неудобным подробностей, которые главе Райгарда лучше не знать – ничего. Зато времени на принятие решений сделалось бы гораздо меньше.
Он не очень хорошо представлял себе, что именно намеревается делать дальше. Вернуться в столицу, толкнуть дверь собственного кабинета в неприветливой желто-белой громадине здания на берегу Кревки… и дальше? Столкнуться лицом к лицу с тем, кто занимает теперь этот кабинет по праву? Сызнова начать доказывать всем, и себе самому прежде всего, что имеет право и на эту должность, и на все остальное? Переживать волчью грызню интриг, отчаяние и сомнения… Чего ради?!
И Юлии больше нет.
Но ведь было же что-то, заставившее его рвануться наружу из автомобиля, тонущего в болотной жиже? Что именно? Почему он не способен вспомнить сейчас ничего, кроме гнилушечьего зеленого света, что бил из смертной тьмы прямо ему в лицо?
-- Пшепрашам пана, -- сказал он, подвигая по столу стопку подписанных бумаг. – А где здесь можно купить свежих газет?
@темы:
райгард,
тексты слов
-
-
06.04.2022 в 21:52-
-
07.04.2022 в 06:12Я тоже уже очень хочу доделать этот эпический долгострой, прям самому интересно, как оно будет выглядеть целиком. И немножко страшно, как всегда в финале - вот кончится эта трава, а что я буду дальше делать?!