не прошло и полгода, угу, как я сподобился снова подступиться к этой вещи.
последний кусок был тут
jaetoneja.diary.ru/p191467525.htm,
ну и в общем все по тегу
архангелыjaetoneja.diary.ru/?tag=63357я все же склоняюсь к мысли о том, что это таки не фанфик по Короткевичу. а что - да хз его знает.
там посмотрим.
***
читать дальшеПосле первых дней октября пришло долгожданное тепло. Просветлело небо, сделалось синим и глубоким, и поля вокруг лежали уже пустые, прозрачные, сжатые до последнего колоска, так что голоса птиц, собирающих над ними стаи для отлета в вырий, звучали гулко и высоко.
В один из таких дней Роман заставил себя съездить в Лешкину хату.
Он был готов к тому, что никого там не встретит, но почему-то вид нежилого подворья поразил его в самое сердце. На крыльце все так же лежала ветка явора, которую он оставил тут еще в августе, да гроздь калиновых ягод – засохшие, готовые осыпаться прахом при первом же прикосновении.
Ракута постоял у жердяной изгороди, глядя на пыльные оконца, на распахнутую и повисшую на одной петле дверь, на подорожники, проросшие сквозь черепки разбитой глиняной корчаги, в которой Лешка обыкновенно ставила опару. Подобрал из травы яблоко-паданку, надкусил. Яблоко горчило, как и вся его жизнь в последние несколько месяцев.
Он бросил яблоко в траву и повернул коня прочь.
Роман не смог бы с точностью сказать, откуда пришло это ощущение, но каким-то странным знанием знал: Лешки здесь он больше не встретит.
Можно ждать до скончания века — и никогда не дождаться.
А можно попробовать что-то иное. Идти навстречу судьбе, и не бояться неизбежного.
Тогда он впервые за все то время, что провел с Лешкой вместе, позволил себе усомниться в том, что это и есть судьба.
Кавалькаду он заметил издалека. Впрочем, кавалькадой ее можно было назвать с большой натяжкой. С десяток всадников на мышастых смирных лошадках, на таких любят ездить либо кобеты из небогатых, но шляхетных семей, либо мнихи. Всадники как раз мнихами и были — в серых хабитах, в плащах с капюшонами поверх, такие смиренные, благостные с виду, но у каждого поперёк седла лежал заряженный самострел.
Но, когда они приблизились, стало ясно, что из оружия у них не только самострелы. Кольчужные сетки выглядывали из-под ряс, и на боках были привешены у кого простые селянские чеканы, а у кого и мечи в блестящих серебряными насечками, слишком ярких ножнах. Слишком ярких — потому что серебро очевидно было фальшивым. Роман только головой крутанул от удивления. В последние несколько десятков лет декреты и указы о запрете духовным особам носить оружие в мирное время сыпались, как осенние дожди, и тем более никто не обращал на них внимания. Потому что с тех пор, когда на эту землю пришло воинство архангелов, о мире можно было только мечтать или видеть его во сне.
Это было тем более странно, потому что всем было отлично известно: людское оружие против этих бессильно.
Впереди мнишьего воинства скакали трое других — на гладких, с длинными волнистыми гривами дрыкгантах. Серые в яблоках кони будто стелились над стерней; присмотревшись, Роман понял, что один из всадников — женщина.
Они все приблизились и остановили коней. Просто стояли посреди сжатого поля и молчали.
Нужно было поднять руку и осенить себя крестом. Но Роман не находил в себе сил даже шевельнуться.
Как последний еретик. Как разбойник и вор.
Он во все глаза смотрел на женщину.
Одетая в пурпурную сукню с длинным подолом, она сидела в седле по-мужски, маленькие руки в кожаных расшитых перчатках крепко сжимали поводья.
Отороченный куньим мехом капюшон аксамитного плаща был откинут на плечи, и потому не скрывал ни тонкого стана, ни высокой груди. Волосы женщины были убраны под расшитую речным жемчугом сетку, высокая сложная прическа только подчеркивала и стройную шею, и овал лица.
Из-под гранатовой ферроньерки, украшавшей лоб, в упор глядели на Романа темные с длинными, как стрелы, ресницами глаза. Приветливо усмехался маленький вишневый рот.
— Пану Ракуте наше почтение и благословение божье, -- торжественно проговорил тот, что ехал впереди всех, в плаще поверх алой кардинальской мантии. Поднял затянутую в алую перчатку руку для благословения.
Роман не отрываясь глядел на вторую его руку, так спокойно лежащую на ложе самострела. Как будто человек в одеянии священника не делал никакой разницы между крестом и оружием.
Он слышал про этого человека самые дикие вещи. О том, что его высокопреосвященство кардинал Лотр меняет полюбовниц едва ли не каждую неделю. О том, что пьет, не просыхая. О том, что даже папский нунций, посланный в эти края с инспекцией, ужаснулся размеру недостачи в казне здешней диацезии, но предложенная ему за молчание взятка была такой, что не принять ее было страшно.
А еще говорили о том, что его высокопреосвященство кардинал Лотр не только знается с архангельской нечистью, но и сам из их компании.
Глядя в лицо этого человека – хищное, загорелое до черноты, жесткое, как у мечника, с глубоко посаженными и черными, как деготь глазами, -- можно было поверить во все, что угодно.
-- За благословение спасибо, -- сказал Роман, -- а про почтение не стоит, пане Лотр. В ваших устах это звучит по меньшей мере смешно. А по большей – оскорбительно.
Сидящий на таком же, как и под Лотром, дрыкганте человек в бискупской мантии погрозил Роману пальцем – не то шутливо, не то с взаправдашней угрозой. Белое, с искренним румянцем, как у девицы, лицо его было исполнено спокойного доброжелательства. Роман помнил, что за ним прочно закрепилась слава миротворца, и хотя он до того никогда не встречал бискупа Комара лично, похоже было, что люди не врали.
-- Пан Ракута, разумеется, шутит, -- заметил бискуп.
-- Разумеется.
-- Тогда вам следует преклонить перед его высокопреосвященством колени и поцеловать святой крест.
-- Для этого и мне, и кардиналу Лотру придется сойти с седел. Мы же с вами не схизматы поганые.
-- А что вам схизма, -- пожал бискуп пухлыми плечами. – Вон та схизма, перед вами сидит. И скажу я вам, пане Ракута, что митрополит Болванович не такой уж плохой человек. Не то что эта архангельская поскудзь.
Они держали себя с ним, как с равным. Но не потому, что он был нобиль. Просто они думали, что тот, кто слушает такие речи и молчит, становится одним из них.
Ну, хорошо же.
-- Удивляюсь я вам, пане Комар, -- с притворным равнодушием сказал Роман. -- Вы не боитесь, что кто-нибудь однажды на вас донесет?
-- Кто? Вы? Кардинал Лотр? Или святой дурень Болванович? У него, конечно, мозгов, как у курицы, а глаза кревским пивом залиты…
При этих словах Болванович, до того мирно спавший в седле, встрепенулся. Лицо его налилось дурной кровью.
-- Закрой рот, пес униатский, пря крев, мерзотник!.. – Митрополит схватился за висящий поверх панцирной кольчуги крест. -- Прокляну ибо!..
Роман в притворном ужасе заслонился ладонью.
-- Панове, тут дама!
Женщина, до того рассеянно глядевшая в затканную туманом даль, повернула лицо. Брови ее вздрогнули, приподымаясь чуть удивленно.
-- Да господь с вами, пане Ракута, -- сказал вдруг с глубоким сочувствием Лотр. Так врач разговаривает с тяжело больным или безумным, в надежде, что тот все же исцелится. – Дама, скажете тоже.
Роман глядел во все глаза. На ее лицо, только что бывшее таким отрешенно красивым. Взлетели и опустились длинные ресницы, жестче сжался маленький, как у Панны Марии на старых иконах, рот. Глаза, еще мгновение назад светившиеся надеждой, погасли.
-- Красивая? – спросил Комар.
-- Красивая.
-- А не узнали, -- выговорил тот с легким упреком. – Пани Любка из Юрьева. А еще в отсутствии гжечности упрекаете. Стыдно, пане Романе.
Кровь бросилась Роману в лицо.
В последний раз он видел ее, когда приезжал к ее отцу в Юратишки, лет десять тому назад. Тогда ее только-только забрали из кляштора уршулинок, где она несколько лет училась в коллегиуме. Наследница огромного состояния и такого же огромного майората, тогда она была тоненькой девочкой с прозрачным бледным лицом, и старинная сукня и высокая прическа с корабликом делали ее такой беззащитной и хрупкой. Старый пан Юрий даже представил их друг другу, и целуя незнакомой паненке руку, Роман подумал, что, должно быть, кому-то однажды повезет – тому, кто возьмет ее за себя замуж. Впрочем, с замужеством не сложилось, она стала вдовой после пяти лет брака. Говорили, что все ее имущество – и отцовский майорат, и то, что осталось от мужа, по его же завещанию отошли в собственность святой нашей матери-церкви. Врали, конечно.
Роман сам съездил год тому назад в Крево и убедился, что это всего лишь сплетни.
Тем более непонятно было, почему женщина, богатству и родословной которой даже королева Бона могла бы позавидовать, превратилась… в лилею долин.
Невероятно. Несправедливо. Чудовищно.
Все это время он считал, что и это тоже вранье. Пока не увидел ее здесь, в компании этих чудовищ.
Но только за надежду в ее глазах, мелькнувшую и погасшую так быстро, ему казалось невозможным сейчас насмехаться над этой женщиной. Слабого не обмани, так сказано в Тестаменте.
Он не мог.
Тронув коня, Роман подъехал к ней ближе и наклонился, целуя руку. От ее перчатки пахло не привычной терпкостью духов, а степной полынью.
-- Что кровь с людьми делает, -- вздохнул кардинал Лотр. -- И вас проняло, пан Ракута. А хотите… забирайте! Красивая… и ласковая. Теплая. Чего ближнему своему не отдашь… Вам с ней хорошо будет.
-- Вы с ума сошли, ваше высокопреосвященство, -- холодно возразил он.
-- Я сама поеду с вами, -- вдруг сказала она и выше вздернула подбородок. – Проводите меня до майората, пан Ракута?
Он ошарашено кивнул.
-- То добро. – Качнулась красивая, похожая на цветок сон-травы головка.
Женщина пришпорила коня. Полетела из-под серебряных подков рыжая сухая земля.
Птицы кричали над полем, закладывали широкие круги, собирались стаями.
@темы:
тексты слов,
архангелы