воскресенье, 29 декабря 2019
читать дальшеВернувшись в кабинет, мона Карина, присев на край стола, принялась яростно накручивать телефонный диск. На Алису она даже не взглянула, и та, побродив по кабинету, в конце концов уселась в кресло цензорши. Фигуристое бедро моны Халки, туго обтянутое юбкой, оказалось прямо у нее перед носом. От Карины пахло сладкими и терпкими духами и алкоголем.
Интересно, что находят мужчины в подобных женщинах. Кроме, разумеется, иллюзии доступности. Которая, кстати, не всегда иллюзорна. Жаль, что она никогда этого не поймет. И не станет такой же. Впрочем, сколько Алиса помнила, те мужчины, к которым она хоть когда-нибудь бывала неравнодушна, к этому виду красоты бывали настроены скептически. Что не мешало некоторым из них… к черту.
-- Барышня? Але, барышня! Это из Генуэзы беспокоят! Из централа, да! Халка! Что-о?! Да подите вы в задницу! – Она некоторое время помолчала, переводя дыхание. Потом на том конце провода, видимо, появился другой собеседник, потому что Карина сменила гнев на милость.
-- Да. Да, разумеется. Запросите мне данные. Срок исполнения? Вчера! – рявкнула она энергично, так, что Алиса даже подпрыгнула в кресле. – Я сказала – вчера! Еще одно возражение, и поедете в Нордлинген сугробы красить. Дура!
Она прижала трубку ладонью и заговорщицки подмигнула Алисе:
-- Не переживай. Сейчас все будет. – И снова в трубку: -- Да! Телеграфируйте, я жду!
Обняв государыню за талию, будто та была ее лучшей подругой, а другой рукой сжимая коньячную бутылку, мона Карина вывалилась в собственную приемную, где в углу, прикрытый кружевной салфеточкой, спал на тумбочке телеграфный аппарат.
И Алиса нисколько не удивилась, когда он вдруг ожил, едва Карина сдернула с него салфетку, зажег в своих недрах красную лампочку, мелодично звякнул, и узкая желтая лента с набитыми на ней словами поползла Карине в подставленную ладонь.
-- Ты смотри, какие зайчики! – восхитилась цензорша.
Алиса смотрела заворожено.
В детстве мальчишки во дворе все как один носились с пистолетиками, для которых в магазинах продавались ленты с пистонами. Такая же в точности желтая бумажная полоска с наклеенными через равные промежутки зернышками «пороха». Бертолетова соль, фосфор, марганцовка и что-то еще, она забыла. Если стукнуть по такому пистону обломком кирпича, будет короткая вспышка, дым и резкий кислый запах. В детстве Алисе казалось, что именно так и пахнет смерть.
-- Ну-ка, поглядим, что нам пишут. – Карина оторвала длинный хвост телеграфной ленты, растянула в пальцах, поднесла поближе к близоруким глазам. – Так. Ковальский Александр Юрьевич, родился в 1873 году в Эйле, родился, учился, женился… это мы пропустим… Список публикаций… к черту. О, вот! В настоящее время проживает: Эйле, улица Садовая, дом четвертый… Смотри-ка!
Сердце замерло, пропустило удар.
-- Женат. Брак зарегистрирован тогда-то, в Эйленской ратуше, о чем сделана запись за нумером два шесть восемь три нуля двенадцать в книге гражданских обрядов. Супруга – Ковальская Марина Станиславна, личный номер в реестре департамента печати и безопасности… Что?! – вопросила она и посмотрела на Алису с плохо скрываемой жалостью.
С силой выключила аппарат, как будто это именно он был виноват в том, что она только что прочла.
-- Каков гусь, а! – с чувством сказала цензорша. Щеки ее пылали. – Ну, и скажи на милость, зачем тебе такой красавец.
Алиса с безразличным видом обрывала лепестки с ни в чем не повинного бальзамина в горшке на подоконнике. И думала о том, как много лет назад сидела в полутемной приемной Эйленской ратуши, а Хальк с Легбертом шептались, оба похожие на взвинченных школьников перед экзаменами, и склонялись над ее головой, и от этого шепота ощущение близкой катастрофы накрывало душным облаком. И потом она ставила подпись в толстенной книге гражданских актов. В строке против ее вензеля было написано – Ковальская Марина Станиславна, в графе «фамилия после брака».
То, что сейчас прочла Карина, какая-то глупая шутка? Или после стольких лет не имеет значения?
Это о ней или о ком-то другом?
-- Все в порядке, -- сказала Алиса и улыбнулась, изо всех сил стараясь казаться уверенной и спокойной.
Но обмануть мону Халку оказалось не так-то просто.
-- Не мое дело, конечно, -- сказала Карина ей на прощанье, на крыльце Генуэзского железнодорожного вокзала. День склонялся к закату, и жара уже не была столь оглушающей. Длинные тени чинар протянулись через площадь. Усыпляющее кричала горлица. – Не мое дело, но на твоем месте я бы не бросалась вот так в омут с головой. Оказаться одной, без денег и без жилья в городе, где тебя никто не ждет – сомнительное удовольствие.
Алиса улыбнулась. Потиснула плечом.
-- Однажды он сказал, что будет ждать меня всегда. Любой.
-- И ты до сих пор в это веришь?!
-- А что мне остается. Любой. Даже мертвой. Понимаешь?
-- Как это? – не поняла Карина.
-- Есть только иллюзия. Смерти – нет.
Цензорша посмотрела на нее изумленно – и расхохоталась, уперев кулаки в крутые бока. И это почему-то показалось Алисе оскорбительным.
… А еще она все никак не могла перестать думать о том, что случайно вычитала в бумагах моны Халки, пока той не было в кабинете – в канцелярию ходила, по ее словам, но, разумеется, это было вранье. Алиса осталась в кабинете одна, и привычка немедленно влипать глазами в любой текст, неважно, рукописный или печатный, сыграла с ней дурную шутку.
Она все так же сидела в Каринином кресле, и от нечего делать перебирала безделушки на ее столе – крошечные фарфоровые пастушки, высотой не больше мизинца, какие-то ракушки, бусинки в плоском, с перегородчатой эмалью, блюдце…
Алиса сдвинула папку, пытаясь подгрести к себе поближе эти глупые, сентиментальные сокровища, и сколотые большой скрепкой листы отчетов – все с лиловыми гербовыми печатами Твиртове и грифом «для служебного пользования» скользнули на пол.
Аналитическая записка департамента печати и безопасности, озаглавленная вычурно и длинно -- «О статистике перемещенных лиц, мерах по учету и контролю за оными и проверке таковых на наличие литературно-мистических способностей», доклады о криминальной обстановке с поправкой на деятельность создателей по округам, столице и по стране в целом, заключение Малого экспертного совета Круга о силе влияния абсолютного текста на вещный мир за последние два года, представление Синода… и еще множество других бумаг, вникать в смысл которых времени не было. Алиса вдруг поймала себя на том, что совершенно разучилась понимать этот канцелярский сухой язык – а еще на том, что ей в высшей степени наплевать на все происходящее.
Господи, она столько раз мечтала, как это может быть – она окажется вдруг обычным человеком, без груза власти и ответственности, -- и не представляла себе, как такое станет возможным. И вот это случилось, а она не испытывает ничего, кроме усталости и непреходящей скуки.
… А помнишь, ты однажды даже сказала об этом. «Господи, больше всего на свете я хочу быть как все. Жить как все. Родить от тебя ребенка». А ты… ты испугался? И сделал вид, что удивлен до крайности и не можешь взять в толк, в чем же проблема. Интересно, та новая Марина, которая теперь заняла мое место – она оказалась лучше меня?
«Я был бы счастлив прожить с тобой всю жизнь. Но ты почему-то этого не хотела». Господи, какое беспомощное вранье.
Я думаю не о том, поняла вдруг Алиса. Если я продолжу хотя бы минуту в этом же духе, Карина может смело вызывать санитаров. Вернешься в «отстойник» -- в Генуэзе ли, в Эйле, неважно. Эти учреждения одинаковы во всех городах твоей страны.
Подумай лучше о том, что происходит за их стенами. Сколько еще таких, как ты – вернувшихся много лет спустя после собственной смерти. Или никогда не существовавших в этой реальности – иначе, кроме как на страницах запрещенных книг, вдруг обретших жизнь, но совершенно не представляющих, что с этой жизнью делать.
-- Был бы на твоем месте кто-нибудь другой, я б ему руки оторвала. С головой заодно.
Мона Карина Халка стояла на пороге собственного кабинета, сложив на груди руки, и исподлобья смотрела на Алису. Смущаться и строить из себя невинную дурочку было глупо. И смешно.
-- Королевская легитимность – дело кровавое, -- сказала Алиса с серьезным видом.
-- Угу. Расскажи это кому-нибудь другому. Тому, кто на собственной шкуре твоей милости не испытывал.
Цензорша прошла в кабинет, вынула бумаги у Алисы из рук, спрятала в папку.
-- Наверное, я должна тебя ненавидеть, -- отвернувшись и делая вид, что сосредоточена на замке сейфа, проговорила Карина. Округлые плечи ее, обтянутые белым шифоном блузки, мелко вздрагивали, но голос звучал спокойно. – Я должна тебя ненавидеть. Но я не могу. Я взяла тебе билет до Эйле. Твой поезд меньше чем через час.
-- Спасибо.
-- Спасибо в стакан не нальешь. Ты знаешь, куда идти?
-- До вокзала я как-нибудь доберусь.
-- Я не об этом. В Эйле. Что ты будешь там делать? В особенности если окажется, что ты там никому не сдалась.
-- Придумаю что-нибудь.
-- Не будь идиоткой. Пиши лучше, я продиктую адрес и телефон. Это костел Сердца Марии в Гервятах. Найдешь тамошнего ксендза. Отец Владимир. Он занимается такими, как ты. Мы не препятствуем… хотя и не одобряем. Только позвони ему сперва, он все время в разъездах.
Она не торопилась на посадку: не любила вокзальной сутолоки, суеты с распихиванием по вагону чемоданов, корзин и мешков, прочего скарба, чужих орущих младенцев и склочных мамаш, дележа мест, липкого и равнодушного интереса к себе. Куда ей спешить. Багажа у нее нет, и билет не в общий вагон – Карина расщедрилась на первый класс. Но расстаться с цензоршей Алисе хотелось как можно скорее. Иногда чужое сочувствие и жалость бывают особенно унизительны.
Уже начали звонить к отправлению, а Алиса все шла вдоль состава, отыскивая свой вагон. Пассажиров почти не осталось, и по перрону, постукивая молоточками по огромным черным колесам, торопились путевые обходчики. Мигали далеко, растворяясь в душных сумерках, семафорные огни.
Алиса дошла до своего вагона и остановилась, выискивая в кармане жакетки билет. Проводник глядел недоверчиво и сурово. Видимо, не мог вообразить, как этакое чучело поедет в вагоне первого класса, и будет сидеть на роскошных, обитых малиновым плюшем диванах, и пить из фарфоровых тонкостенных чашек коричневый, с благородным красным оттенком, бергамотовый чай.
-- Прошу прощения, мазель. Это какая-то ошибка. Вы уверены, что это ваш билет?
Стоящий поодаль, у входа в вокзал, мужчина обернулся.
Средних лет, высокий и чуть сутулый. С непокрытой головой.
Седые виски. Светлые брюки, белая рубашка с закатанными до локтей рукавами. В распахнутый ворот проглядывает серебряная цепочка.
Рядом мальчишка лет двенадцати, в сером хабите послушника, по всему видно – провожатый.
О Господи, нет. Только не теперь.
Он все никак не мог отделаться от странного ощущения ненастоящести происходящего. Как будто время застыло, или ты сам застыл в нем – мошкой в янтаре, сосновой щепкой в скованном льдом потоке.
Впрочем, все те дни, которые он провел в Генуэзе, были именно такими. Подарком, который чья-то невидимая рука положила тебе в ладонь. Бери, владей, не спрашивай – зачем, медленно отпускай по капле прошлое и твердо знай, что возврата назад не будет.
И поэтому на вокзале, стоя в узкой полоске тени, которую бросал на перрон козырек над подъездом, он нисколько не удивился, когда поднял взгляд и увидел Алису.
Разумеется, это никак не могло быть взаправду. Да, многие возвращаются. Об этом он говорил с бывшим Предстоятелем Церкви Кораблей еще совсем недавно, и об этом собирался разговаривать с Предстоятелем действующим в храме Сердца Марии в Гервятах. Но почему-то Хальку казалось, все эти возвращения могут касаться кого угодно – только не государыни.
И потом. Так легко ошибиться, принять желаемое за действительное, особенно если это все еще причиняет тебе боль. И после разочаровываться, когда истина предстанет перед тобой во всем своем беспощадном сиянии. Ну уж нет, хватит с него разочарований.
-- Сан Юрьич? – позвал его провожатый, и Хальк очнулся. – Книжку подпишете?
Мальчишка протягивал ему книгу – потрепанный, довоенный еще экземпляр «Стрелков», тот самый, на обратной стороне обложки которого была напечатана их с Алисой фотография. Пожалуй, единственная, на которой они – вместе. Точно такое же издание держал Юлиуш Раецкий, когда они встретились на генуэзском вокзале. Мироздание любит шутить странные шутки. Ну… хорошо. Пускай будет книжка.
Надо все-таки подойти к этой женщине. Допустим, ты обознался. Но если ты не сделаешь этого, потом до конца жизни не сможешь себе этого простить.
Ковальский наклонился, карандашом быстро надписал на титульном листе несколько слов. А когда поднял голову, перрон был пуст.
Звонили к отправлению. Он почти на ходу вскочил на подножку вагона и еще долго вглядывался в жаркое марево медленно плывущей назад платформы, но так никого и не увидел.
@темы:
тексты слов,
химеры