jaetoneja
читать дальше-- Можешь хоть на голову встать, но ты туда не поедешь, -- сказала она и сунула конверт в ящик буфета, в жестяную коробку из-под печенья, где обыкновенно хранились счета и всякие другие важные бумаги. Заперла ящик на ключ, а ключ положила в карман жакетки.
-- Куда? – ничего не поняла Сауле.
-- В Корпус этот холерный. Вот как меня на кладбище снесут – тогда пожалуйста, а пока я ноги не протянула, духу твоего там не будет.
Скандалить было бесполезно. Сауле как-то сразу это поняла.
Гордость не позволила ей плакать. Хотя на душе было гадко. Уже потом, годы спустя, Сауле поняла: именно так выглядит чувство потери. Когда ты лишился единственной возможности, способной превратить твою жизнь в нечто стоящее. Но тогда ей было просто отчаянно обидно, и она долго плакала перед тем, как заснуть, и проснулась на мокрой от слез подушке.
Но очень скоро выяснилось, что учеба в этом самом Корпусе – не награда, не счастливый билет в сверкающее будущее, а самая что ни на есть прозаическая обязанность. Ровно через неделю после начала учебного года к тетке Агнете заявились две казенного вида дамы – Сауле так и не поняла, из муниципалитета или еще откуда – и крайне вежливо и доходчиво разъяснили, что если девочке пришел вызов в Корпус, то надо собираться и ехать. Потому что если не ехать туда, то можно запросто отправиться в другие места, намного менее приятные. То, что ответила на это тетка Агнета, впечатлительная племянница предпочла сразу же забыть, но получилось не очень хорошо, так что потом, вспоминая эти слова, Сауле всякий раз ощущала, как жарким огнем загораются уши и шея.
Итак, к началу учебного года она опоздала, и не была на торжественной линейке, но ощущение праздника, тем не менее, так и пребывало с ней – с того самого момента, как на автобусной станции в Ниде тетка со вздохом отдала ей билет и фанерный чемоданчик с вещами. Тогда Сауле ясно осознала: она отправляется в волшебную страну, совсем как в книжках, и жизнь ее именно в это самое мгновение навсегда изменяет ход.
Так и случилось.
На вокзале в Эйле ее встречал высокий хмурый юноша, темноволосый и синеглазый, в форменной тужурке, небрежно распахнутой на груди. Серебряные тяжелые наконечники аксельбанта, белая рубашка… будь Сауле постарше года на три, влюбилась бы без памяти с первого взгляда. И еще она подумала, что наверняка всю оставшуюся дорогу до Корпуса будет мучиться от смущения. Но юноша, объявивший, что звать его Павлом, кажется, поглядел Сауле в лицо всего один раз – когда сверял ее свидетельство о рождении и письмо о зачислении в Корпус со своими какими-то документами. После молча подхватил ее чемоданчик, кивнул – не отставай! – и до самой станции пригородной электрички «Чаячий Форт» не поднимал глаза от книжки. Ее обложка была обернута коричневой плотной бумагой, картинок внутри тоже не было, так что название книжки так и осталось для Сауле тайной. Не лезь, заметив ее любопытство, сказал тогда Павел, дай почитать, пока едем, это же абсолютный текст, его только тут и можно…
Сауле ничего не поняла, но послушно повернула голову к окну.
И замерла от неожиданности и восторга.
Море было и слева, и справа, и мелькали кружевные опоры моста, и чайки носились вокруг, застя свет белыми крыльями. Жемчужно-серым светилось небо, и почти такой же, опаловой, переливающейся, серой, изумрудной в глубине, была отражающая его поверхность воды. Казалось, что поезд летит в пустоте, а грохот колес по рельсам существует сам по себе.
Так много света было кругом. Столько, чтобы раз и навсегда выписать увиденное на изнанке век, чтобы потом, в любую минуту, извлечь эту картину из небытия… и как-то примирить себя с жизнью, что ли.
Теперь она тоже причастна.
Одна из немногих.
Ощущение счастья было таким огромным, что не помещалось в груди. Его невозможно было осмыслить целиком. Получалось только извлекать крохотными кусочками, каждый день по чуть-чуть, рассматривать, вдыхать, впитывать в себя, присваивать, приручать.
В этом сладком мороке она прожила, кажется, неделю. Не замечая ничего вокруг; непривычная обстановка, незнакомые люди, кажется, не слишком добрые одноклассницы, смотревшие на нее чуть свысока и втайне подсмеивающиеся, или демонстративно равнодушные, странные уроки и еще более странные домашние задания, так похожие и разительно отличающиеся от того, к чему она привыкла в гимназии, -- все проходило мимо, скользило по краю сознания, не задевая. Внутри оставалось только перламутровое сияние моря и неба над переплетениями ферм Чаячьего Моста.
-- Куда? – ничего не поняла Сауле.
-- В Корпус этот холерный. Вот как меня на кладбище снесут – тогда пожалуйста, а пока я ноги не протянула, духу твоего там не будет.
Скандалить было бесполезно. Сауле как-то сразу это поняла.
Гордость не позволила ей плакать. Хотя на душе было гадко. Уже потом, годы спустя, Сауле поняла: именно так выглядит чувство потери. Когда ты лишился единственной возможности, способной превратить твою жизнь в нечто стоящее. Но тогда ей было просто отчаянно обидно, и она долго плакала перед тем, как заснуть, и проснулась на мокрой от слез подушке.
Но очень скоро выяснилось, что учеба в этом самом Корпусе – не награда, не счастливый билет в сверкающее будущее, а самая что ни на есть прозаическая обязанность. Ровно через неделю после начала учебного года к тетке Агнете заявились две казенного вида дамы – Сауле так и не поняла, из муниципалитета или еще откуда – и крайне вежливо и доходчиво разъяснили, что если девочке пришел вызов в Корпус, то надо собираться и ехать. Потому что если не ехать туда, то можно запросто отправиться в другие места, намного менее приятные. То, что ответила на это тетка Агнета, впечатлительная племянница предпочла сразу же забыть, но получилось не очень хорошо, так что потом, вспоминая эти слова, Сауле всякий раз ощущала, как жарким огнем загораются уши и шея.
Итак, к началу учебного года она опоздала, и не была на торжественной линейке, но ощущение праздника, тем не менее, так и пребывало с ней – с того самого момента, как на автобусной станции в Ниде тетка со вздохом отдала ей билет и фанерный чемоданчик с вещами. Тогда Сауле ясно осознала: она отправляется в волшебную страну, совсем как в книжках, и жизнь ее именно в это самое мгновение навсегда изменяет ход.
Так и случилось.
На вокзале в Эйле ее встречал высокий хмурый юноша, темноволосый и синеглазый, в форменной тужурке, небрежно распахнутой на груди. Серебряные тяжелые наконечники аксельбанта, белая рубашка… будь Сауле постарше года на три, влюбилась бы без памяти с первого взгляда. И еще она подумала, что наверняка всю оставшуюся дорогу до Корпуса будет мучиться от смущения. Но юноша, объявивший, что звать его Павлом, кажется, поглядел Сауле в лицо всего один раз – когда сверял ее свидетельство о рождении и письмо о зачислении в Корпус со своими какими-то документами. После молча подхватил ее чемоданчик, кивнул – не отставай! – и до самой станции пригородной электрички «Чаячий Форт» не поднимал глаза от книжки. Ее обложка была обернута коричневой плотной бумагой, картинок внутри тоже не было, так что название книжки так и осталось для Сауле тайной. Не лезь, заметив ее любопытство, сказал тогда Павел, дай почитать, пока едем, это же абсолютный текст, его только тут и можно…
Сауле ничего не поняла, но послушно повернула голову к окну.
И замерла от неожиданности и восторга.
Море было и слева, и справа, и мелькали кружевные опоры моста, и чайки носились вокруг, застя свет белыми крыльями. Жемчужно-серым светилось небо, и почти такой же, опаловой, переливающейся, серой, изумрудной в глубине, была отражающая его поверхность воды. Казалось, что поезд летит в пустоте, а грохот колес по рельсам существует сам по себе.
Так много света было кругом. Столько, чтобы раз и навсегда выписать увиденное на изнанке век, чтобы потом, в любую минуту, извлечь эту картину из небытия… и как-то примирить себя с жизнью, что ли.
Теперь она тоже причастна.
Одна из немногих.
Ощущение счастья было таким огромным, что не помещалось в груди. Его невозможно было осмыслить целиком. Получалось только извлекать крохотными кусочками, каждый день по чуть-чуть, рассматривать, вдыхать, впитывать в себя, присваивать, приручать.
В этом сладком мороке она прожила, кажется, неделю. Не замечая ничего вокруг; непривычная обстановка, незнакомые люди, кажется, не слишком добрые одноклассницы, смотревшие на нее чуть свысока и втайне подсмеивающиеся, или демонстративно равнодушные, странные уроки и еще более странные домашние задания, так похожие и разительно отличающиеся от того, к чему она привыкла в гимназии, -- все проходило мимо, скользило по краю сознания, не задевая. Внутри оставалось только перламутровое сияние моря и неба над переплетениями ферм Чаячьего Моста.
@темы: химеры