читать дальше-- Приглашения, молодые люди. У вас есть приглашения?
-- Есть ли у нас план, мистер Фикс? – идиотским голосом вопросила на это Леська и прищурила правый глаз. Помолчала, дожидаясь, когда кто-нибудь подхватит ее игру, не дождалась и ответила сама себе, но уже басом: -- Есть ли у меня план, есть ли у меня план!.. Да у меня тысяча планов! Вот наши приглашения, мазель, не переживайте вы так. Или вы мона?
В плотной толпе перед входом было жарко, маятно и скучно, как всегда бывает в очередях. Хотелось плюнуть на все и пойти куда глаза глядят. А хоть бы и к водостоку на Слепянке. Там, по крайней мере, тихо. Но если уж панна Александра вознамерилась посетить «кулютурное мымроприятие», то так тому и быть, хотя бы и очередь перед ней стояла длинее, чем на осмотр личных покоев государыни в Твиртове.
Кстати, милое, должно быть, местечко. Не в смысле государыниных покоев, а в смысле самой крепости. Казематы, химеры на уступах, орган в Храмине, витражи. Надо будет съездить как-нибудь по осени, когда отпуск дадут.
-- Пан Стацинский?
Он очнулся и, отведя от лица полосатый дурацкий флажок, принадлежащий какой-то великовозрастной экзальтированной девице, обернулся на голос.
Голос принадлежал тощей моне с невыразительным лицом, одетой в глухое темное платье. Гладкая строгая прическа и обсидиановая камея у ворота довершали впечатление того, что мона у глубоком трауре. Все это настолько не вязалось с атмосферой праздника, что поначалу Альбин даже не поверил. Ну не может тут быть эдакого! От одного вида этой особы у кого хочешь родимчик приключится, что у старого, что у малого.
-- Бог мой, пан Стацинский. Ну к чему было в очереди стоять? У вас именное приглашение, вы – автор, а авторы у нас с отдельного входа. Вот там, за углом, вы увидите. Такая желтая дверь и табличка – вход по именным приглашениям.
-- Леська, пошли, -- Альбин дернул панну Александру за руку. Сил не было выносить всю эту фальшивую патоку.
Они завернули за угол дворца и оказались как раз перед заветной дверью. Хотя Альбин искренне мечтал, что вот сейчас они пройдут еще с десяток метров – и вынырнут где-нибудь в другом конце городского парка. Где тишина, тенечек, не слышно бравурных звуков оркестра, зато есть лавочки и палатка с мороженым и квасом. Можно еще пруд с лебедями, раз уж Леське так приспичило припасть к культуре. Ради такого дела он даже готов купить ей пломбир.
Но вместо пруда и пломбира они снова оказались в очереди – на этот раз состоящей из таких же, как они, «привилегированных». Авторов, значит, и переводчиков. Прямо перед Леськой в очереди томилась давешняя девица с флажком. Поэтесса, шепотом предположила панна Александра и ядовито улыбнулась. Не улыбаться было сложно: помимо флажка, к девице прилагались косички, бантики и увитая матерчатыми розочками соломенная шляпка. Поэтесса вздыхала и вертелась – надо полагать, в поисках знаменитостей, у которых можно было бы выпросить автограф.
-- Вот, Стацинский, -- глядя на чужие страдания, проворковала Лесенька. – Стой и радуйся.
-- Чему?
-- Тому, что ты – не знаменитость. Им-то, бедненьким, тяжко приходится. Вон, смотри!
Альбин проследил за энергичным кивком подбородка. К непарадному входу приближалась толпа таких же девиц, и в глазах рябило от цветов, шляпок, флажков и воздушных шариков. К тому же поэтессы вздыхали, закатывали глазки, взмахивали руками и вообще, как сказала бы Альбинова бабушка, вели себя крайне, крайне несдержанно.
Поводом для эмоций служила мона средних лет, шествующая в окружении этих самых поэтесс – надо полагать, горячих ее поклонниц. Рукой в кружевной перчатке она отмахивалась от множества протягиваемых к ней рук с открытками, листочками и даже пухлыми книжными томами, приговаривая, что автограф-сессия будет позже, по расписанию, а если она остановится для этого прямо здесь, организаторы ее убьют, а она слишком молода и прекрасна, чтобы умирать вот так, в расцвете лет, под бременем собственной славы.
При этом выражение лица мона старалась хранить утомленное и как бы скучающее, как и полагается знаменитости, одолеваемой поклоннниками. Но если присмотреться, можно было легко заметить, как отчаянно моне литераторше смешно.
-- Это кто такая? – спросил Альбин.
Леська оторвалась от созерцания чужих литературных страданий.
-- А это, друг мой, известная эрлирангордская писательница мона Пестель Марина. Цикл романов про Оранжевую Веру. Слыхал?
Альбин выразительно помолчал и ответил, что бог миловал.
-- Она потом написала еще одну книжку. «Вороны рая». Тут ее слава и кончилась, -- поведала Лесенька со странным выражением на лице. – Лет примерно на десять. Теперь опять дамские романы пишет, кушать-то всем хочется. Так что радуйся, Стацинский, что у тебя есть нормальная человеческая профессия. А то прыгал бы на потеху публике за кусок хлеба с колбаской.
Альбин хотел было возразить, что он и без того прыгает – правда, не за паршивый бутерброд, а за идею, и даже если учесть, что это идея гуманизма и мира во всем мире, что-то как-то уже пора бы и прекратить.
-- Ах, так ты гумани-ист! – обрадовалась панна Александра. – Ты хочешь сказать, что ты потащился сюда только ради меня, и это страсть как человеколюбиво. Скаж-жите пож-жалуйста, цаца какая!
-- И вовсе не только ради тебя.
При этих словах Лесенька круто развернулась, едва не сшибив с ног тайную воздыхательницу моны Пестель и отмахнулась, как от надоедливой мухи, от ее причитаний, что вот мол, ничего теперь не видно.
-- Стацинский, если сейчас ты заявишь мне, что в кои-то веки решил соответствовать думам и чаяниям своих родительниц!..
-- Крокодительниц, -- отрезал он и за плечи развернул Леську лицом к очереди. – Приглашение давай, нас уже просят.
@темы:
концепция абсолютного текста
-
-
07.08.2016 в 00:27- При жизни это был пломбир.
- А сейчас?
- Скорбная зеленая жижа. И вафля сверху.
- На этом твоем мымроприятии был жареный миндаль. Уж от горсти миндаля они там не обеднеют.
- Ядро миндального ореха поверх фисташковой отдушки. Да ты, Бинечек, эстет!