и окончание этого эпизода.
вычитывать некогда. спать надо идти уже наконец.
читать дальшеОчередь неторопливо втягивалась в вокзальные двери. Медленное ее движение вызывало глухое недовольство в толпе, но вслух роптать никто не решался. Только ниже склоняли зонты и обреченно переступали галошами в лужах. Перед Алисой стояли две средних лет тетушки, обе с плетеными корзинками, в платках и брезентовых плащ-палатках, обутые в одинаковые и подозрительно напоминающие армейские прорезиненные боты. у ног одной из тетушек шевелился и похрюкивал перевязанный мешковиной фанерный короб.
-- Скажите спасибо, что город вообще не закрыли, при таком ливне немудрено…
-- А говорят, трамваи уже не ходят, и больницы вот-вот закроются…
-- Да! И свет с перебоями, и продуктов в лавках с каждым днем все меньше. Мне племянница говорила… Истинно, истинно последние времена настают!
-- Так телефон же не работает, и почтамт закрылся, телеграмму не отправить. Как она могла вам говорить?
-- Не ваше дело, уважаемая мона!
-- А за панические настроения теперь под арест можно угодить, слыхали?
-- Вас первую и посадят! Любопытно, что себе думают городские власти?!
-- А что они могут сделать? Как будто они в силах управлять небесами! А вы слышали сводку погоды? Там у них, в радиве, теплый и сухой сентябрь, ну надо же такой наглости набраться!..
-- Вот при государыне покойной такого не было!
Алиса, цепенея, слушала их перебранку, и думала только об одном: не обернуться. Как будто они были пылающим городом, а она – Лотовой женой.
Она так замкнулась в своем молчании и неподвижности, и потеряла всякий счет времени, мечтая только о том, как окажется, наконец, там, где с небес не падает ледяная вода, что совсем не заметила, как оказалась перед порогом. Сзади наддали, Алиса судорожно схватилась за дверную ручку и почти упала в распахнувшиеся двери.
Здесь было не то чтобы тепло, но хотя бы – сухо. Хотя на полу стояли огромные лужи грязной воды. Видимо, протекала крыша, и пассажиры нанесли ногами, накапали мокрыми зонтами и табарами.
Огромное сумрачное пространство, уходящий в волглую высь стеклянный потолок, разделенный на равные квадраты бронзовыми переплетениями. Дождь неистово заливает серое стекло, и где-то там, в высоте, воркуют и перелетают с одной балки на другую голуби, хлопанье их крыльев отражается от стен многократным эхом. Мутно, вполнакала, горят лампы, их свет делает лица людей точно неживыми. Как будто все они уже утонули, но странным образом не умерли, а продолжают ходить, говорить, вести бессмысленную прежнюю жизнь.
-- Ваши документы, мона, -- сказал Алисе из-за стойки таможенник.
Она молча протянула выданную в Генуэзе справку. Как ни берегла ее от дождя, как ни заворачивала в пергаментную бумагу, не прятала в белье, она все равно промокла. Печать расплылась неаккуратной лиловой кляксой, прочесть имя было почти невозможно. Но, кажется, дождь сделал свое дело: теперь испорченные документы стали в порядке вещей, никого это больше не смущало.
-- Назовите себя.
-- Ковальская Марина Станиславна, -- сказала Алиса, не особенно задумываясь о том, какой эффект способно произвести это имя.
-- Вы уверены? – таможенник будто проснулся. Взгляд его сделался осмыслен и исполнен нехорошего профессионального интереса.
Алиса красноречиво пожала плечами. Как можно не быть уверенным в том, как тебя зовут? Правда, сложно сказать, будто бы это имя принадлежало ей полностью. Но все-таки – она носила его, она помнила его, как свое. Она даже была счастлива какие-то мгновения, когда ее называли так. С чего бы она стала от него отказываться?
-- Сожалею, мона, -- сказал таможенник и снял с телефона трубку. – Вы арестованы.