[jaetoneja]

продолжение вот этого: jaetoneja.diary.ru/p217065633.htm

Фикусы в кадках были монументальны, и плафоны светильников на стенах горели молочным мягким светом, отчего приемная эйлинского филиала адвокатской конторы «Дорсай и сыновья» приобретала еще более респектабельный вид. Но портьеры из темно-зеленого бархата с фестончиками и кожаные диваны почему-то портили все впечатление, превращая, казалось бы, солидное учреждение в некое подобие дорогого борделя.
Впрочем, в борделе Хальк едва ли встретил маршалка округа Эйле Яна Сваровского.

ридмоар

Хотя кто его знает. За время той странной дружбы, которая связывала их долгие годы, Ковальский как-то никогда не задавался вопросом о моральном облике предводителя эйленского нобильства.
-- Что ты так смотришь? – вместо приветствия изрек маршалок и сделал странное движение рукой. Как будто хотел снять очки, но передумал.
-- Если я скажу, что меньше всего ожидал тебя здесь увидеть, ты, пожалуй, огорчишься.
-- Вот еще, -- фыркнул Ян и все-таки стащил с носа очки. Подышал на стекла, потер их о рукав сюртука и зачем-то сунул в карман. Взглянул Ковальскому в лицо, и тот в который раз поразился: обычно близорукие люди без очков смотрят беспомощно. О Яне такого сказать нельзя было никогда. Этого взгляда всегда хотелось как можно скорей избежать. – Приглашен свидетелем по делу о наследстве. Государственной важности дело, между прочим.
-- Интересно, зачем меня тогда позвали. Вроде бы, к делам государственной важности я с некоторых пор не имею ни малейшего отношения.
-- И слава богу! – подхватил маршалок с неуместным энтузиазмом. Он хотел еще что-то добавить, столь же гадкое, если судить по выражению лица, но тут распахнулись дубовые, с резьбой и золотой инкрустацией, двери кабинета, и миловидная секретарка пригласила мессиров входить.

-- Настоящим прошу подтвердить, что все здесь присутствующие мессиры находятся в здравом уме и трезвой памяти и не имеют обстоятельств, каковые могли бы послужить препятствием к слушанию дела о наследстве моны Алисы да Шер, в замужестве Ковальской, скончавшейся 25 ноября 1895 года при невыясненных обстоятельствах, государыни Митральезы. Милорд Ковальский, вот перо, подписывайте.
-- Это… это какая-то ошибка.
-- Никакой ошибки быть не может, -- запротестовал адвокат. И с видом уставшей примадонны вытащил из нагрудного кармана накрахмаленный платок, промокнул лоб и вздохнул. Он вот так и знал, что с этим делом все выйдет скверно.
Занимался бы тем, чем и всегда. Разводы, имущественные процессы, административные тяжбы. Так нет же, потянуло молодость вспомнить. Как будто его репутация все еще нуждается в подтверждении громкими делами.
Хватит, было уже одно громкое дело, которое его чуть не убило. И тоже, между прочим, касалось этой сумасшедшей… хотя и не следовало бы так думать о государыне, но она же теперь покойница, так что…
-- Нет никаких сомнений, -- повторил он и принялся выкладывать из пухлой папки на стол одну за другой бумаги – все, как одна, на гербовых бланках, снабженные печатями, кое-где даже восковыми, упрятанными в кожаные футлярчики. -- Вот выписка из актов гражданского состояния департамента архивного дела Митральезы. Справка о смерти, заверенная тремя эрлами государства и личным советником покойной государыни милордом Феликсом Сорэном. Ныне, к сожалению, покойным, иначе мы бы пригласили его для оглашения завещания.
Почему-то Хальку казалось поставить свою подпись кощунственным. Как будто эта подпись способна перечеркнуть все то, что было потом, после этой самой даты.
Должен ли он сейчас доказывать этим людям, что государыня Митральезы Алиса да Шер и Марина Станиславна да Шер Ковальская, свидетельство о браке с которой лежит дома, запертое в самый дальний ящик секретера, один и тот же человек? Или это не касается никого, кроме него самого. Марины, к сожалению, это касаться не может – хотя бы потому, что мертвые не возвращаются.
Так много времени прошло, трудно вспоминать… Чаячий форт, август, пороховой дым, и все это так отчаянно похоже на Эйленский корпус, расстрелянный, превращенный в руины… а потом ты и Феличе оказались на ржавых рельсах, и, швыряя на эти самые рельсы стеклянный кораблик, ты знал, что именно сейчас, будто гигантским ластиком, стирается весь тот мир, к которому вы привыкли – ты и она, и вряд ли уцелеют все…
Какая, в сущности, разница, кого из них двоих не стало – Алисы или Марины. Разве ты не убедился в том, что это одно и то же, когда вы оказались одни, вдвоем, в темноте прихожей твоей эйленской квартиры? И, погребенные под обрушившимися с вешалки чужими пальто, вдруг стали тем, кем были всегда – воздухом, водой, солнцем и ветром друг для друга. Что ты хотел доказать этой женщине, целуя ее так, как будто завтра – конец света?!
Так или иначе – ты не сумел.
И какой смысл теперь говорить об этом.
-- Принесите милорду Ковальскому воды, -- обеспокоенно сказал Ян. Голос его звучал издалека, доносился глухо, как из-под слоя ваты.
-- Не нужно, милорд Сваровски. Я в добром здравии. Где перо, я подпишу.

-- Итак, милорд Ковальский. Поскольку ваша покойная супруга не оставила завещания, в котором оговаривала бы иной порядок наследования, нежели утвержденный действующим законодательством, а также не имела законных детей или иных родственников первой очереди, все состояние покойной, за исключением объектов, являющихся естественной и неотделимой собственностью государства, переходит в ваше владение.
-- Ого, -- присвистнул Ян Сваровски, по-птичьи вытягивая шею, чтобы заглянуть в бумаги, которые передвинул по столу мессир Ростислав Дорсай. – Да ты теперь богатый человек.
-- А я могу отказаться? – спросил Ковальский, чувствуя себя невыносимо глупо.
Мессир Дорсай утомленно вздохнул. Вся эта церемния надоела ему до смерти. Больше всего ему хотелось назад, в гостиницу, выпить ромашкового чаю и упасть в кровать, а наутро проснуться и ничего не помнить, и погрузиться в мягкий вагон и до самой столицы не открывать глаз.
-- Разумеется, не можете. То есть, сперва вы должны вступить в наследство, а потом, на ваше усмотрение, вы можете передать его в собственность государства, или пожертвовать на благотворительность…
-- Ересь какая, -- убежденно сказал маршалок Сваровски. – Впрочем, можешь отдать все на домики для бездомных хомяков. То есть, на благо округа, я хотел сказать.
Ковальский посмотрел на него, как на умалишенного, и придвинул к себе список.
Счета в банках Эрлирангорда и Нордлингена, выписки из земельного кадастра, купчая на изумрудные копи под Руан-Эдером, акт о собственности на дом в столице, и еще одна – на поместье под Эйле, кажется, то самое, в котором они когда-то разбили лагерь...
Некстати вспомнились слова Феличе о том, что еще в самом начале войн за веру все имущество Круга было переписано на магистра Катуарского и Любереченского. А Ярран, оказывается, собираясь жениться на нищенке без роду без племени, найденной Феличе на поле с бельтом в груди, отписал все ей. Предчувствуя недоброе.
И вот теперь все это добро обрело своего последнего хозяина.
Какое счастье, что они еще скипетр и державу не преподнесли. Впрочем, кажется, это и есть неотъемлемое имущество государства, так, кажется, сказал этот адвокат.
Как и казна империи, слава те господи.
Сделалось жутко и тошно.
-- Да, чуть не забыл. Вот еще акт на приобретение полного пакета акций издательства «Сердце дракона» в Эрлирангорде, каковое имеет филиалы в Эйле и Руан-Эдере, а также некоей газеты, я не помню точно названия…
-- Хорошая вещь, -- тут же воодушевился маршалок Сваровски. – Надо брать. Я бы не отказывался.
-- Хочешь, я тебе ее подарю?
-- Кого?
-- Газету. Будешь печатать панигирики на себя самого.
-- С тобой – верней всего, некрологи, -- заявил Ян обиженно.
Адвокат Дорсай неловко рассмеялся, а Хальк подумал, что, наверное, большего маразма сегодня уже не произойдет.
Еще полчаса заняло подписывание целой уймы бумаг. Так что в конце концов Ковальский подумал, что, точно уж, никогда не забудет ни сегодняшний день, ни то, как выглядит его собственная подпись.
Одна только мысль сверлила рассудок. Краем сознания Хальк понимал, что спрашивать такое неприлично. И что, скорей всего, если мессир Дорсай соблаговолит ответить и скажет при этом правду, жизнь его вряд ли станет лучше. Но не спросить он не мог.
-- Мессир Дорсай. У меня в прихожей, вручая извещение, вы позволили себе заметить, что угрожать людям огнестрельным оружием – моя семейная традиция. Что вы имели в виду?
Еще мгновение адвокат глядел на него с искренним изумлением. Потом облегченно рассмеялся.
-- Господи, милорд, так вашу же супругу! Спустя какое-то время после того, как она пропала в девяносто четвертом году. Она явилась ко мне в контору, угрожая пистолетом, и потребовала начать бракоразводный процесс.
-- С кем?
-- С вами, милорд, с кем же еще.
-- А вы?
-- А я ей ответил, что с покойниками не разводят.
Он вспомнил.
Деревянную покосившуюся хату – в пространстве без места и времени, засыпанный сухой ромашкой пол, лицо Алисы, будто сошедшее со старого дагерротипа.
Мы стали сперва друг другом, а после — одним целым, и очень жаль, что это — не любовь.
А потом она пришла в адвокатскую контору и потребовала развода.
-- Это было все, что вы хотели узнать?
-- Спасибо, мэтр. Да, это все.

Когда они наконец вышли на улицу, стояли прозрачные февральские сумерки. Было слышно, как поют, перекатываясь на брусчатке, почти уже весенние ручьи.
С упоением вдыхая ледяной влажный воздух, Хальк наклонился, собрал ладонью с уличной оградки мокрую пригоршню снега, скатал в плотный снежок и запустил наугад. Где-то зазвенело стекло, скандально закричала женщина, ее голос перекрыл заливистый свисток дворника.
-- Ей-богу, с виду взрослый человек, а ведешь себя как младенец! – с притворным раздражением вздохнул маршалок Сваровски. – Пошли отсюда, не хватало еще в жандармерии ночевать.
-- За что?
-- За мелкое хулиганство!
Они свернули в какую-то подворотню, тяжело дыша, оскальзываясь на ледяных глыбах, хватаясь за мокрые камни стен, падая друг на друга и хохоча, как мальчишки. И еще долго не могли перевести дыхание. В подворотне было темно, хоть глаз коли, и все так же было слышно, как звенит, срываясь со всех крыш, февральская капель.
-- Так, -- наконец сказал Ян. – Может быть, ты объяснишь мне, что это вот сейчас было? Я не имею в виду наш блистательный побег.
-- Ты про адвоката?
-- Ну да. Что это за представление такое было? И с какого перепугу ты так разнервничался.
В темноте было видно, как хищно поблескивает золотая оправа на Яновом лице.
Отвечать не хотелось. Порывшись в карманах, Хальк достал сигареты, спички, чертыхаясь, закурил и почти сразу же закашлялся от горького дыма.
-- Что именно ты хочешь, чтобы я тебе объяснил? – очень спокойно спросил он. Зашипев в луже, погасла брошенная сигарета.
Ян задумчиво пнул носком ботинка осколок льда. Полетело стеклянное крошево.
-- Вот скажи мне. Ты вроде бы взрослый человек. У тебя жена, работа, писательская слава. Чего тебе не хватает? И сколько еще ты будешь вздрагивать, как институтская девица, при звуке ее имени?
-- Сомневаюсь, что мой ответ тебе понравится.
-- Ну и дурак, -- с неожиданным ожесточением заявил маршалок Сваровски и первым шагнул из подворотни под свет уличного фонаря.