ридморУ шестидесяти и восьми десятых процентов пострадавших в первые сорок восемь часов после наступления биологической смерти фиксируются так называемые расслоения сознания. Симптомами их являются искаженное цветовосприятие, нарушение терморегуляции и координации движений, более чем в половине случаев -- дереализация, проявляющаяся в несовпадении мелких деталей (как то: неверное восприятие времени, пространства, нарушение причинно-следственных связей).
На автобусной станции выяснилось, что ближайший рейс до Ярны – вечером завтрашнего дня, автобус до Лунинца, согласно расписанию, ходил раз в трое суток, а если верить тетечке в кассе – то вообще как придется, потому что дороги опять развезло, и по такой грязище… Выслушивать дальше Петер не стал, молча сгреб свою мелочь и отошел.
Мучительно болела спина. И промокший рюкзак с каждым шагом казался все более тяжелым. Холода Петер не ощущал, но сильно клонило в сон. Так чувствуешь себя, когда замерзаешь в сугробе где-нибудь посреди поля. Вот сейчас занесет снегом – и можно закрыть глаза, пусть заметает, навсегда…
Он вышел на крыльцо автостанции, достал сигареты. Долго чиркал отсыревшими спичками, даже не удивляясь, как это на мосту через Толочанку они загорелись сразу.
-- Огоньку пану?
Спичка полыхнула, загорелась ровным огнем. Данковский прикурил и медленно поднял взгляд. Уж слишком знакомым был голос, а он как-то привык к тому, что сюрпризы нынешнего вечера все больше не из приятных.
Но теория парных случаев, кажется, не сработала.
Пан Збигнев Морштын протягивал ему зажигалку, заботливо прикрывая от ветра слабый огонек ладонью. Так гжечно, как будто они расстались час назад, причем лучшими друзьями.
-- Холера на вас, пан Морштын. Как ваша помощь нужна до зарезу, так вас хоть обыщись, а когда все уже и позабыли, так вы вот, с огоньком на крылечке.
-- Можно подумать, пан Данковский, сейчас вам помощь не требуется.
Он знает, понял Петер, едва взглянув Бысю в лицо. Он знает все, что с ним случилось за эти неполные двое суток. И может быть, даже то, что только должно случиться.
Лучше не спрашивать -- как и откуда.
-- Вы рюкзачок-то снимите, ясный пане, -- сказал Бысь и спокойно принял Петерову поклажу. -- Я донесу, не переломлюсь. А вы куда ехать собирались, если не секрет?
Петер развел руками. Какая разница, куда он собирался, ехать-то все равно не на чем. Но вслух заметил, что подойдет любое место, где есть больница скорой помощи или костел.
Збигнев взглянул пристальнее.
-- Что, все так плохо?
Очень тянуло брякнуть, что если бы пан Морштын не шлялся где попало, а оказался бы рядом в нужный момент… но Бысь с самого начала не обещал участия в этих приключениях. Они – случайные попутчики, и только. Почему же тогда Петер надеялся, что тот потащится вместе с ним сперва в толочинский клуб, а после – на мельницу.
Или он решил, что Бысь – тот самый провожатый, которого ему обещали в Крево, когда объясняли маршрут?
-- Хотел бы я, чтоб было лучше. Но уж как есть.
Бысь не ответил, только половчее пристроил рюкзак Данковского за спиной, проворчав для порядку, что чужие кирпичи таскать он не нанимался, и только из любви к ближнему…
От автобусной станции направились не в поселок, как можно было бы предположить, а вовсе даже наоборот – по раскисшей дороге, между темных полей, над которыми все так же моросил дождик и пласталась мутная мгла. Идти было легко, выбитый тракт сбегал в неширокий распадок, и чем ниже они спускались, тем плотнее становился туман. Казалось, еще немного – и нельзя будет разглядеть даже собственной руки.
-- Держитесь за меня, -- велел Збигнев, не оборачиваясь. – Потеряться здесь не дай божечки, особенно вам-то.
-- Почему – особенно мне?
-- Потому что я хожу тут по три раза на день, а вы – первый раз в жизни. И заметьте, хотя я выучил эту дорогу наизусть, все равно каждый раз сердце замирает, что ошибусь хотя бы на шаг. Днем, кстати, здесь нисколько не лучше, все равно хоть глаз коли. Так что лучше вам, пан Данковский, шагать аккуратно, за мое плечо держаться крепко и лишних вопросов не задавать.
-- Почему?
-- Да чтоб вам пропасть, -- с чувством бросил Збигнев и обернулся.
И Петер подумал, что, наверное, мало он в своей жизни повидал ужасов, а те, что видал, и не ужасы были вовсе.
Жуткое, красивое не-человеческой, неживой красотой, притягивающее и одновременно отвратительное лицо – отдаленно похожие лица он встречал на старых портретах, и судя по биографиям тех, кто на них был изображен, к лику святых этих людей едва ли можно было причислить.
И еще одно, сразу пришедшее на ум: всех этих людей никак нельзя было назвать – живыми.
-- Послушайте, вы. Делайте, что вам говорят. Если хотите вообще когда-нибудь выйти из этой дрыгвы… целым. Приказывать после будете. Не теперь.
-- Когда? – он знал, что с навами – а Петер был совершенно уверен, что имеет дело сейчас с порождением Черты, разговаривать можно только о том, о чем они сами готовы говорить. Особенно если ты один посередь чиста поля, в липком тумане, и даже креста на тебе нет.
То, что кожаный шнур, на котором Петер носил крест, порвался, Данковский заметил далеко не сразу. Наверное, на мосту через Толочанку, когда пытался прийти в себя. Тогда, расстегивая ворот рубашки, он почувствовал, как пальцы наткнулись на пустоту. Неудивительно, что вся местная нечисть на него валом повалила.
-- Когда? – переспросил Морштын. – Когда венец свой получите. Или когда рак на горе свистнет. Что, с учетом панского не к месту любопытства, почти одно и то же. Давайте, вперед. Здесь нельзя стоять долго. Засасывает.
Первый шаг дался с большим трудом. Потому что Бысь оказался прав: то, что выглядело зыбким туманом, на самом деле было трясиной. И это при том, что Петер был твердо уверен: никуда с дороги они не сворачивали. Но ноги вязли в этом тумане по щиколотку, и было отлично слышно, как чвякает под подошвами торфяная жижа. И пахло болотом – ржавой водой, осокорем, гнилью. И казалось, что из тумана проступают совсем близко невнятные лица, слышится шепот, но не разобрать ни единого слова…
-- Везунчик вы, пан Данковский, -- наконец сказал Збигнев и остановился. – Надо же, ни одна мавка, ни одна стрыга не покусилась даже. Дальше уже сами пойдете. С горочки вниз, а там как раз и Лунинец, аккурат на зады городской больницы выйдете.
-- Как это? – спросил Петер, который твердо знал, что от Толочина до Лунинца часа четыре езды, да и то если по хорошей дороге.
-- Обыкновенно. На то она и Черта, чтобы быть везде. Куда надо, туда и выйдешь, если знать, как идти. Ну, счастливо оставаться. Да, если ваше начальство станет спрашивать в Крево, скажите, что все ладно, встретили как обещали.
С этими словами Бысь скинул с плеча рюкзак Петера, улыбнулся своей обычной улыбочкой – и нырнул в туман.