[jaetoneja]

в далеком 1991 году я работал в летнем детском лагере. мне было тогда чуть больше двадцати лет, и это были первые детишечки, которых мне всучили воспитывать.
дело было под москвой, возле городка сходня. детишечки были разновозрастные, в разбросе от девяти до двенадцати. родители их были в основном всякие разные физики, инженеры и прочая научно-техническая элита, и работали в каком-то местном "ящике". соответственно, на детишечек такое окружение наложило соответствующий отпечаток. ну, с учетом того, что начало девяностых годов было уже достаточно голодным и скудным, даже и в москве.
вы когда-нибудь видали нищих принцев крови?
теперь вот я могу сказать про себя - да, видал. целых девять штук.
и две принцессы.
я их помню до сих пор всех очень хорошо. это были лучшие "чужие дети" в моей жизни, таких потом больше не было никогда.
макс - гордая сволочь, умница, бесконечно пунктуальный человек слова, с которым можно было только договориться, причем договориться исключительно по-хорошему.
сережычька, способный собрать на свою тощую шкуру все стекла на дне речки, все проволоки и ямы в траве, ходячая трагедия и тренажер для юного травматолога.
юрочка сатрапик, перед которым я до сих пор в долгу. он уже успел вырасти в здоровенного дядьку, а до сих пор - сатрапик.

а ведь был сократиком

просто когда его привезли ко мне - немного позже, чем был заезд, он был маленький, худющий, как личинка на морозе, с воттакенными линзами в очках. они там все были знакомы между собой, мои детишечки, и юрочку называли как-то странно. я потом узнавал - они называли его сократик. за умище и очки. но однажды этот паршивец начал качать права с честного предупреждения - щас буду орать. ори, сказал я. подумаешь, ора мы не слышали.
оказалось - что нет, не слышали.
он залез на детский грибочек, откуда снять его не представлялось возможным без травм и увечий, и стал - орать.
через три минуты жизнь мне была не мила.
и я сказал ему: сатрапик, все. слезай уже.
и оказалось, что меня слышали абсолютно все.
больше сократиком юрочку никто не называл.
еще был санек, несчастное дитя матери-алкоголички, которая работала в том же ящике техничкой. она то сходилась с новым мужем, то расходилась, в общем классика, санек переживал эту классику то в интернате, то в лагере, то у бабушки. очень быстро оказалось, что он на самом деле ласковый, как котенок. и лет ему было меньше всех...
любка-прищепка. более наглой, вредной и ехидной девицы я не встречал.
их всех можно вспоминать по одному - до бесконечности.
это был июль 1991 года, до броневиков на ярославском шоссе оставался еще целый месяц, одна моя пневмония, в общем, целая жизнь.

они все приснились мне сегодня.
там, во сне, тоже был какой-то детский лагерь, только все мои замечательные дети были - заключенные. не уголовники, нет, что-то очень политическое и вообще в духе крапивина. и слава богу, я там, во сне, смотрел на них со стороны, чужими глазами.
вообще какой-то дикий кроссовер химер не знаю с чем.
и вот приходят к тамошнему воспитателю какие-то официальные граждане и говорят: вот, товарищ, вам задание государственной важности по перевоспитанию малолетних преступников. придумайте для них что хотите, но сделайте так, чтобы на выходе они стали полезными членами общества. ок, говорит воспитатель, нет проблем. давайте - будет супер-тяжелый маршрут. кто дойдет до конца - тому свободу и полную гражданскую реабилитацию и восстановление в правах. годится? вы ставите большие цели, награда должна быть соответствующей.
официальные граждане соглашаются, скрипя зубами.
и вот он этот воспитатель ведет замечательных детей каким-то офигенно сложным маршрутом в поход. там горы, красотища, но с едой и водой сложно. и при этом они еще играют в какую-то полигонку. одну из девиц, которая была с ними, ну собственно любку, постоянно несут, завернутую в спальный мешок. она вроде как государыня, и ранена, и надо донести ее - конечный пункт скальный монастырь, его видно внизу с перевала, и это ужасно бесит. что вот, можно даже на крышу поплевать, а ногами фиг дойдешь.
но рано или поздно все заканчивается, и вот наступает утро, когда становится понятно: сегодня последний день пути.
идут уже из последних сил. сатрапика приходится нести на руках. серенький собрал на себя все несчастья, которые только возможно, но идет сам. и перед воротами монастыря они все вдруг падают на землю, массовая истерика. что такое? они просто вот как в книжках, целуют землю и рыдают, потому что все, дошли, дальше только свобода.
может быть, родители - я так и не понял, остался ли у них в живых кто-нибудь из родных.

а у ворот монастыря стоят автозаки, и всех детишек аккуратненько пакуют туда.

а через десяток лет воспитателя убивают. выстрелом из снайперской винтовки, за завтраком. и, падая лицом в осколки вперемешку с кофе и абрикосовым вареньем, он отчетливо знает, что это кто-то из тех, кого он вел в эту полигонку.

занавес, конец.