[jaetoneja]

зачем, зачем я поставил себе в плеер борис-борисыча? если я совершенно точно знаю, какие картинки он вызывает у меня в мозгу.
и вообще, под каждую вещь должна быть своя музыка.
химер я писал исключительно под щербакова.
райгард - под камоцкую, местами под блэкморс найт, а то еще и под сурганову. ничо так.
мизерикорд я делаю исключительно под симонову латину.
чудеса в клетке - это крематорий и алиса в стране чудес.
ну и? чего ты добиваешься, придурок?

ридмор и симор, как говорит блоггер иванова

Пути Господни не отмечены в картах,
И на них не бывает ГАИ...
Б.Г.


Трамвай оказался замаскированной камерой пыток. Комплексной. В нее входило удушение (в насмерть запечатанном вагоне) с одновременным выкручиванием конечностей и прочим средневековым членовредительством. Несчастную Майку толпа прижала к стеклу и настойчиво пыталась ею это стекло выдавить, должно быть, толпе не хватало воздуха. Сил для сопротивления не было, и Майка только возмущенно шипела и закатывала глаза. Борис, по прихоти этой же толпы, оказался рядом и даже пытался Майку оберегать. Но и это не выходило. Зато Майке хорошо была видна его ободряющая улыбка.
Остальным везло меньше.Их рассеяло по салону, и только сдавленные вопли говорили о том, что они еще живы.
Вагон неожиданно резко повернулся в каком-то балетином па, и немощная старуха, влекомая корзиной розовых абрикос, впечаталась в Майку и пронзительно завопила:
— Толкаюцца тут всякия!!
Майка смущенно поежилась. Больше всего на свете она ненавидела скандалы и терялась от вспышек ярости зачастую совершенно не знакомых ей людей. А старуха не унималась.
— Молодежь! — неоригинально орала она прямо Майке в лицо. — До чиво распустились! Космы поотращивали! Парень, а от девки ну не отличишь!
Майка растерянно потерлась потрепанными джинсами о край старухиной корзины, отбросила рыжие изрядно выгоревшие волосы.
— Мадам! — расхохотался Борька. — Вы раздавите мальчика своими фруктами. Пощадите, он исправится!
— А ты-ы!.. — начала было старуха, но тут трамвай нервно дернулся, колеса проскрежетали по рельсам, пронзительно зазвенело соседнее стекло, рассыпаясь мелкими брызгами по толпе. Солидно взвизгнула толстая накрашенная дама, милицейской сиреной взревел чей-то ребенок.
— Автобус... — прошелестело в воздухе. — Автобус... врезался...
Майка ухитрилась обернуться и увидела "уазик". Передняя дверь автобуса заменяла трамвайное окно. По-змеиному зашипев, открылись двери, и стало ясно, что трамвай дальше не пойдет.
— Ну и ладно, — бодро сказал Борис, когда они выбрались из вагона. — Мы и так приехали.
Они стояли на Октябрьской площади, у подножия крепостного вала, где над маленьким купеческим городком самодовольно возвышались темно-красные стены кремля. На холме под порывами сухого степного ветра покорно раскачивались пыльно-зеленые ивы, а справа, на площади Ленина, цвели огромные кусты роз, утопив в своем великолепии невзрачный памятник. Вождь стоял почему-то сильно накренившись вперед, и казалось, что он падает в знак солидарности с Пизанской башней. А может, он просто вытягивал шею, тщетно стараясь выглянуть из-за холма и увидеть памятник отцу, который стоял, обиженно повернувшись к сыну задом. Майка уже не в первый раз любовалась этой семейной сценой, но опять не удержалась и фыркнула.
— Хочу розу, — капризно объявила, выскальзывая из толпы, Грета.
— Народу много, — назидательно сообщил сестре Борис.
Его сокурсник Сима объявил насмешливо:
— Трусит он, Грета. Будет тебе роза.
— Не дома, — голосом, не подлежащим обжалованию, оборвал его Борис. -- Пошли.
— Слушаюсь, начальник, — развязно согласился Серафим и первым полез по крутому пыльному склону. Майка с удивлением глянула на этот штурм, хотела было предупредить, что вход в кремль один, и чтобы попасть внутрь, надо пройти ленинский розарий, а не лезть на гору. Но вспомнила, что у парней здесь раскоп, а, стало быть, им виднее. А прыткого Симочку уже поглотил оборонительный строй ив.
— Ох, мама... — уныло подбодрила себя Ритка и снисходительно подала братцу руку.
Неожиданно оказалось, что штурмовать древнюю крепость совсем легко. Где-то сбоку, почти не отставая, в изящных туфельках на каблуках спотыкалась Ритка, позади с явно охранительными целями брел Борис. Возле сторожевой башни их ждал Симочка. Майка испугалась, что Борис заставит их лезть на стену, а она не придумала, как это сделать, но Борис уже открывал небольшую дубовую дверцу. И Майка решила ничему не удивляться, свято помня, что археологи здесь свои люди. И тут же разочаровалась. Вторая дверца была заколочена широкими корявыми досками.
— Угу, — невозмутимо сказал Борис и пнул доски. — Можно и по стене пройти.
— Нельзя, — возразил Симочка.
— Это почему еще?
— А пра-авила запрещают.
— Чихать... — Борис уже поднимался по лестнице.
Лестница оказалась самая обычная, как в любом подъезде, и даже было в ней девять ступенек. Но правила – приколоченная рядом на стене фанерная табличка -- прогулки по стенам запрещали. Даже квалифицировали это, как злостное хулиганство. И помня о финансовых затруднениях городских властей, щедро обещали за это штраф. До пятидесяти рублей на каждого нарушителя.
Все это с большим удовольствием сообщили два милиционера, которые, едва Борис появился на площадке, профессионально ловко вывернули из-за огромной кучи щебня. Но спуск во двор тоже был завален битым кирпичом и щебенкой. Поэтому одуревшие от жары стражи порядка поймать нарушителей не могли и только прыгали среди кирпичей, бетонных труб и прочего строительного мусора, окружавшего новенький павильон — то ли кафе, то ли выставочный зал. Павильон блестел на солнце немытыми окнами, милиционеры радушно приглашали в участок, а впереди преграждала дорогу еще одна башня. Была она квадратная и, по странному замыслу древних зодчих, два отрезка стены сходились к ней тупым углом. То есть, почти сходились, упираясь все же в башню. Но можно было перешагнуть. Майка все еще не понимала, к чему все эти сложности, конфликты с органами, когда можно обойти холм и войти в крепость как все приличные люди. Но сказать об этом Борису не успела, он уже миновал башню. Следом попрыгали и остальные. А Майка боялась. И не зря. Нога, выскользнув из босоножка, сорвалась, руки беспомощно царапнули кладку. Но Борис, схватив Майку за запястья, поставил девчонку рядом с собой. Наставительно усмехнулся:
— Осторожней, ребенок. Ты нам еще пригодишься.
Майка раздраженно дернула плечом. Благодарности к этому пижону она не испытывала. Она бы с удовольствием сбежала из этих развалин, но не хотела обидеть Ритку. А та словно и не замечала всей нелепости братних поступков, подчинялась на удивление беспрекословно и только улыбалась как-то странно: надо полагать, все же опасалась милиции. Но стражи порядка покрутились среди гор мусора, вляпались в свежую лужу зеленой краски и, решив, видимо, что форма дороже хулиганов, степенно удалились.
Следующий спуск оказался свободным.

Борис привел их в Успенский собор. В соборе был музей: в каждом притворе экспозиция "быта" — крестьян, рабочих, помещиков, купцов. А по центру, в высоких стеклянных витринах — выставка местного фарфора: пышные барочные, строгие классические сервизы, а среди них — жемчужина выставки. Тарелка, на белом донышке которой было выведено бордовыми буквами: " 1927 год. Догнать и обогнать!"
В одном из притворов горели хрустальные паникадила, звучал густой баритон и толпились люди — будто шла служба. Майка привстала на цыпочки, увидела из-за спин священника в золотом стихаре и двоих на коленях перед ним. В музее венчали. "Ли-ихо...", — растерянно подумала Майка, но потом заметила в службе что-то ненатуральное и уже совсем безразлично решив: "Кино снимают", догнала своих.
Они спустились в крипту, где с низкого потолка свисали на длинных штангах белые матовые шары люстр, а у входа грозная табличка предупреждала:
"Лампы головой не трогать!"
— Пойдемте, дамы, раскоп покажу, — обернулся к ним Борис и, ловко увертываясь от коварных ламп, зашагал по коридору, мимо вделанных в стену надгробных плит. Майка почти не отставала от него, а вот остальные почему-то замешкались. Неожиданно Борис остановился. Майка ткнулась носом в его спину.
Борис медленно провел рукой по золоченым буквам плиты, странным каким- то, не латинским и не славянским.

"Здесь покоится дон Ивар, князь Кястутис
1457 -- 1492
Господи, упокой его душу!" -- внятно, будто пробуя на слух, прочел он.

-- До-он? -- поразиласмь Майка. -- Как он сюда попал?
Никто ей не ответил. Но Майка не обратила внимания.
-- А собор-то! -- продолжала она. -- Собор-то в шестнадцатом веке постороили!
-- Это неважно, -- ответил Борис рассеянно. Повернулся и пошел дальше.
Электрический свет на мгновение вспыхнул ярче, дрогнул и вовсе потух.
-- Холера, -- прошипела Майка, снова ткнувшись Борису в спину.
Борис взял девчонку за руку и повел вперед, когда в конце коридора замерцал неясный отблеск и послышалась музыка.

Музыка была грустна и холодна, и похожа на звон осеннего ручья, в котором плавают желтые кленовые листья. Она приближалась вместе со светом факелов, и от нее хотелось бежать.
Факелы держали четверо в широких красных балахонах, идущие впереди. Еще восемь несли за ними на плечах широкий плоский щит. На щите, завернутый в красный шелк, укрытый поверху бело-лиловым стягом, лежал человек. На голове его блестел золотой обруч, а сбоку покоился меч. Сквозняк колыхал стекающий со щита шелк. Сзади двигалась процессия с приспущенными хоругвями тех же алых и бело — лиловых оттенков. Музыка билась и грохотала между сводами. майка с криком попятилась и, споткнувшись о прислоненную к стене плиту, угодила пальцами в открытый проем. Подскочил Борис и без слов потащил Майку в темноту. Они поднялись наверх по той же лестнице. В соборе тоже было темно, только в нефах мерцали свечи. И собор отчего-то показался Майке очень большим и глухим. Она машинально обернулась и увидела алтарь.
-- Опоздал, братец?
От колонны отделилась и подошла к ним молодая женщина в платье темно — синего с зеленью бархата. Волосы ее были собраны под жемчужную сетку. Майка с трудом узнала в женщине Ритку. А когда узнала, оглянулась на Бориса и оторопела. На нем была замшевая серая куртка с прорезями на рукавах, в которые виднелся зеленый шелк, и такие же штаны, заправленные в сапоги со шнуровкой, кожаный пояс и привешенный к нему короткий меч в ножнах.
-- Это карнавал, да? -- выдавила из себя Майка и услыхала
разгневанный Риткин голос:
-- Ты кого приволок?! Это же совсем не та!
Майка взглянула на себя, желая проверить, та она или не та.
Пожалуй, Ритка не ошиблась, подумала она вяло. Потому что Майка обнаружила на себе широкую, явно с чужого плеча кожаную куртку и потертые узкие штаны. За поясом оказался короткий кинжал с обломанной гардой. А по босым ногам тянуло сквозняком.