[jaetoneja]

ух. 8 тыщ знаков. за два часа работы, не вставая. я ли не зайчик.)))))
правда, тяжело мне от этого, как я не знаю что.
все-таки это какой-то запредельный ужас. хотя с виду ничего такого ужасного и нет.

спойлеры-спойлеры! (цы)

Середина апреля, 1948 год.
Ургале, Райгардас.

Золото стекало по стенам – тяжелые, застывшие причудливыми наслоениями потеки. Золото было вокруг – по стенам, на столах, золотые своды давили на плечи. Золото не было металлом – всего лишь закатное солнце плавилось в янтаре, которым, от пола до потолка, был отделан покой. Но камень был неживым, холодным, мешал дышать.
Витовт граф Пасюкевич стоял, отвернувшись спиной к кафельной грубке, грел на теплых плитах руки. Анджей отвел глаза, так неожиданно отвратительными показались ему движения этих сильных пальцев.
В другом конце покоя, свернувшись калачиком в кресле, сиделе Варвара. Он не думал, что увидит ее здесь.
-- Я привез, -- сказал Яр за спиной. – Хоть ты и не велел. Куда ж ее девать было…
-- А то ж ты не знаешь, что с девками делать, -- не оборачиваясь от грубки, пренебрежительно фыркнул Пасюкевич.
-- Помолчите, пане.
– Тоже мне, скромник выискался!..
-- … или я найду способ заткнуть вам глотку.
-- Панове, панове! – окликнул из-за стола Вежис. – Тут дама. И не одна.
Анджей повел глазами. Увидел Юлию – в торце стола, сгорбившуюся над высокой кружкой. С темным, отрешенным лицом. Если он станет сейчас думать о том, что ее заботит и как он будет объясняться с ней, он сойдет с ума. Вот прямо тут, на глазах у всей этой волчьей стаи, готовой сожрать его с потрохами при первом же удобном случае.
Хорошее же наследство ему досталось. Проще было бы сгинуть в трясине.
Не обращая внимания на людей, сидящих за длинным столом, Анджей пересек покой и распахнул окно. Теплый ветер хлынул внутрь – сладкий, пахнущий цветущими лугами и речной водой.
-- Ну вот что, панове, -- сказал он наконец, не оборачиваясь, но чувствуя всем хребтом, как они буравят его глазами. – Нравится вам это или нет, но вы заполучили меня – в том самом качестве, в каком мечтали. Если кому-то это поперек горла – я никого здесь не держу. Дорога за Черту всем известна, нужны провожатые – я обеспечу. В особенности это вас, пан Витовт, касается. И еще некоторых. Подковерные войны и заколоты мне не нужны. Это ясно?
-- Какие речи… -- проговорил после долгого молчания Пасюкевич. – Давно ли Райгард за этой шеневальдской собакой по всей стране гонялся…сомневался, уговаривал… а он теперь всех нас на шибеницу отправить грозится.
-- Не на шибеницу, -- поправил Анджей спокойно. – Вы ослышались. И вообще, пан Витовт. Последний Гивойтос ушел… вам не кажется, что вы слегка задержались под этим небом?
-- Не вы ли туда меня спровадите?!
-- Может статься, что и я. И вас, и ваших приспешников. И пана Ворону, и пана Овейде… и кто там с вами еще. Вежис!
-- Ты пожалеешь, -- прошипел ему в лицо Алесь Ворона, бешено сверкая глазами из-под черной, как смола, гривы волос, упавшей на высокий чистый лоб. – Убийца, мразь… ты пожалеешь! Вы все пожалеете… да поздно будет!
Анджей отвернулся. Он не желал смотреть, как их уводят. Он отчетливо знал, что никогда не задумается о том, как и куда исчезли с его пути эти люди. В сущности, их и людьми-то назвать уже сложно.
В покое висела душная тишина.
-- И вот что, панове, -- сказал он, когда молчание сделалось уж совсем невыносимым. – Вы, разумеется, можете думать обо мне так, как только что сказал тут пан Ворона… покойный пан Ворона. Но если кто-то рассчитывает, что я оставлю службу – он глубоко заблуждается. Потому что до тех пор, пока я нахожусь на этом посту – вы все относительно живы… и более-менее в безопасности. Если вам удобнее начинать войну за Лишкяву в другом состоянии – тогда вы будете делать это без меня.
Они молчали. Они не глядели на него. И Анджей подумал, что они совершенно забыли за столько лет, что это такое – склоняться перед чужой волей.
-- Пан Родин, -- сказал Анджей. – Собирайте войска. Райгард выступит на Крево через две недели.
И сам ужаснулся, будто со стороны услышав свой голос – негромкий, бесстрастный, заполнивший собой все пространство покоя.
Яр склонил в согласии голову. Никто не посмел возразить.
-- Да, и вот еще, -- проговорил Анджей, вдыхая сладкий воздух – как будто в последний раз – и глядя, как идут по самому краю неба густо-синие тучи. Будет гроза… – Герцог ун Блау останется в живых. Отречение, баниция – эти подробности меня не волнуют. Но если хоть волос упадет с головы этого человека – вы все ответите.
-- Но почему?
-- Потому что я ему обещал. Или моего слова не довольно?
Он вспомнил их последнюю беседу – в заброшенном доме на окраине Мариенбурга. И ужас и тоску в глазах своего собеседника. И слабые руки, и поникшие под невыносимой ношей ответственности за всех и вся плечи. Они не посмеют тронуть его даже пальцем. Какой смысл в смерти человека, который только щепка в водовороте событий…
-- Что-то еще, Гивойтос?
Анджей вскинул голову. Обращение звучало так непривычно, что он не сразу понял, кому оно адресовано.
-- Да. Пани Эгле… то есть панна Бердар вольна в своих решениях и поступках. Если она захочет уехать… препятствий чинить ей не следует. Это все.
-- Да, пан Стах.
-- А я? – раздался из дальнего угла высокий, чистый девичий голос.

Он сидел в глубоком кресле у окна, сжав в ладонях келих с настоянной на вишнях и меду старкой, и молчал. И смотрел, как золотыми каплями дрожит солнце в забранном в серебряную оправу радужном стекле кубка. Старка казалось черной – как торфяное озеро в лесной чаще, на которое никогда не падает солнечный свет.
За тот год, что прошел с последней их встречи в Ликсне, Варвара переменилась почти до неузнаваемости. Превратилась из угрюмого и нескладного подростка в девицу. Только веснушки на похудевшем лице остались прежними, да еще медно-ореховая коса… Анджей подумал, что месяц назад, когда он нашел Варвару в толпе на Лукишской площади в Крево, он так и не успел разглядеть ее как следует. Потому что после была ночь в канцелярии Кревского Синода, когда он допрашивал задержанных на площади женщин, и это было так жутко, и он был так противен себе самому, и думал только об этом, не понимая, насколько омерзительно все, что он совершает… ему было не до Варвары. И не до Юлии, странным образом оказавшейся в числе арестованных.
А это и было самым главным.
И вот теперь она сидит перед ним – шестнадцатилетняя девочка, на долю которой выпало столько, сколько и взрослый человек снести не в силах. Пяркунас, какое же счастье, что ему удалось выдернуть ее из этой бешеной карусели. И как жаль, что она не понимает этого.
-- Что со мной дальше будет?
-- А ты сама чего хочешь? – спросил он и улыбнулся.
Варвара пожала плечом.
-- Не знаю. – В голосе ее было столько ожесточения, что Анджей содрогнулся. Она будет ненавидеть его до конца дней, подумалось ему. Никогда не простит.
Самым разумным было бы сказать ей, что на этом все закончилось. Что они все ошиблись и что она теперь свободна. Может вернуться к прежней жизни. Но – к какой? Опять мыть полы по чужим домам? Или возвратиться в Ликсну, где у нее никого не осталось, но зато есть дом, в котором невозможно жить…
Если взглянуть на вещи трезво, он сломал ей жизнь.
-- Пан Родин просил у меня твоей руки, -- сказал Анджей. – И я ничего не имею против.
-- Стало быть, вам я уже не нужна? – спросила Варвара. Голос был ломким от близких слез. – Можно сбыть с рук и больше не думать? Нашли мне замену?
-- Бася…
-- А я – пошла вон… как подзаборная кошка. Так, да?
-- Варвара! – он поставил келих на подоконник и потянулся, чтобы взять ее за руку.
-- Отстаньте от меня!
Пяркунас, да за что же все это… Вот еще девчоночьих истерик сейчас недоставало. Хотя, если трезво глядеть на вещи – именно за то, что ему всегда было наплевать на нее. Она всегда была для него только средством, инструментом для достижения цели. Цели менялись – отношение оставалось одинаковым. Ну так получи теперь. Ты вообразил, что нынче можешь практически все. Ну так сотвори чудо, утешь девицу, которой ты сам неосторожно подал надежду, а потом оказалось, что обманул.
-- Варвара, -- ненавидя себя за то, что сейчас скажет, произнес он. -- Ты неполнолетняя. Никого из родных у тебя нет. Мне, сама понимаешь, заниматься твоей судьбой нет ни времени, ни возможности. Поэтому – ты выйдешь замуж за пана Родина. И покончим на этом. Все. Иди.
-- Да, пан Стах, -- сказала она и поднялась. – Спасибо вам.
-- За что? – удивился он.
-- За то, что мне от вас досталось только замужество. А не яма с вапной, как для последней пани Гиватэ. Вы удивительно добрый человек. И нисколько не похожи на последнего пана Ургале. Зря я вам тогда так сказала… Впрочем, у вас еще есть возможность исправиться.
Она поклонилась и вышла, аккуратно закрыв за собой дверь.
Еще мгновение Анджей сидел, оцепенев, сжимая в пальцах полупустой кубок. А потом яростно, со всей силы, запустил его в стену.
Старка и стекло брызнули радужно-черными искрами.