никогда не знаешь, под какую музыку ты будешь делать ту или иную вещь.
этот дикий фик по химерам я делаю под галича.
ну и ничего удивительного.

... и ты будешь волков на земле плодить
и учить их вилять хвостом...

а сегодня один добрый человек пришел ко мне в жужычьку да и спросил: а что мол такого, почему это нобилю зазорно с ведьмой дело иметь. вроде бы сословных препятсвий тут никаких, а про религиозные заморочки как бы речи и не ведется.
и я на жеппу сел тихонько.
ну, если разбирать вот этот конкретный случай.
вроде бы понятно, что девица - из крестьян. это раз. вроде бы понятно, что не из свободных, раз пришел пан, папашу ее убил, все себе забрал, а с девицей связываться побоялся, раз она такая ненормальная. это два.
ну и три. понятно же, что речь таки не за язычество замшелое, а за таки белорусскую медиевистику. и народ там вообще-то в церкву ходить привык. а тут ведьма. это три.
и что вот, я должен все это объяснять? разжевывать и в рот класть?
или может таки человек прав, а я чего-то не понимаю...
я всегда смущаюсь как автырь, когда мне такие вещи говорят и сомневаются в очевидном.

вчера друг гэллио, чтоб он был здоров и счастлив, разбередил мне душу. растравил ее каленым железом.
а всего-то и подал идею написать фик по химерам. где никто не умер - ни даг, ни феличе, ооо, феличе в особенности! - а кешка сорэн вырос и собрал в себе воедино то, что природа так щедро и несправедливо разбросала по старшим родичам его и что соединить в себе умел, пожалуй, только дед его милорд данила.
и до четырех часов ночи наблюдал я их всех, прямо вот садись и пиши, но я лег спать, а теперь помню из этих обрывков только какие-то незначительные, самые выпирающие вещи. ну и настроение.
это мог бы быть мир, где власть слова уже не то чтобы ничего не решает или решает все. нет. это вот как теперь и раньше. когда хороших книг было мало, когда их приходилось доставать и выменивать на макулатуру, и "зачитывать" в библиотеках, и выпрашивать на пару ночей - они имели сокрушительное влияние на мозги. и в общем да, как-то меняли мир.
а теперь всякой литературы у нас навалом, поди отыщи в этом море стоящее. и если отыщешь, изменится от этого твой собственный локальный мир. и все. ну, может еще пара твоих близких приобщится к этому священному безумию.

и еще вот стишочек в тему - мне кажется этим утром, что он о феличе.

быков же, ясное делоТы вернешься после пяти недель
Приключений в чужом краю
В цитадель отчизны, в ее скудель,
В неподвижную жизнь мою.
Разобравшись в записях и дарах
И обняв меня в полусне,
О каких морях, о каких горах
Ты наутро расскажешь мне!
Но на все, чем дразнит кофейный Юг
И конфетный блазнит Восток,
Я смотрю без радости, милый друг,
И без зависти, видит Бог.
И пока дождливый, скупой рассвет
Проливается на дома,
Только то и смогу рассказать в ответ,
Как сходил по тебе с ума.
Не боясь окрестных торжеств и смут,
Но не в силах на них смотреть,
Ничего я больше не делал тут
И, должно быть, не буду впредь.
Я вернусь однажды к тебе, Господь,
Демиург, Неизвестно Кто,
И войду, усталую скинув плоть,
Как сдают в гардероб пальто.
И на все расспросы о грузе лет,
Что вместила моя сума,
Только то и смогу рассказать в ответ,
Как сходил по тебе с ума.
Я смотрю без зависти — видишь сам —
На того, кто придет потом.
Ничего я больше не делал там
И не склонен жалеть о том.
И за эту муку, за этот страх,
За рубцы на моей спине —
О каких морях, о каких горах
Ты наутро расскажешь мне!

я продолжаю свои печальные акынские пестни. по тегу архангелы, угу.
мрак, кровисча и ужос. дальше повеселее будет.

читать дальшеОн был шестым, и мы не знали его имени. Но силы и власти в нем было, как ни в одном из тех, что правили до него. И мы склонились перед ним. Нам было надежно с ним и спокойно, ибо он никогда не оскорблял нас ни словом, ни делом, и был верен нашей цели даже в собственных снах. За это, а еще за то, как он смотрел -- будто каждому в душу заглядывал -- мы готовы были пойти вслед за ним даже в небытие, если бы он пожелал этого. Но он не желал, и мы были рады, потому что в те дни жаждали жизни, как никогда.

Перед нами лежал простор, и туман клубился под копытами наших коней, и неистово, как во сне, пах вереск. Он стелился по земле плотным лиловым ковром, и даже мы потеряли голову от этого запаха. Дивная, страшная земля!.. Но сейчас над ней кружило воронье и жуткими тенями высились тени виселиц, которых на самом деле пока не существовало. Так выглядело будущее этого края, неотвратимое и пугающее в своей правде. Ибо мы пришли сюда, как приходит смерч, как приходит война, бессмысленная и невозможная, потому что в каждой, в каждой душе живет пускай малая толика черной бездны. Но -- живет, и нам этого довольно. И от того и этот простор, и этот лиловый вереск принадлежали нам. Нас вела правда. Высшая правда. И с нами был Истинный Король. Шестой. Мы не знали его имени.
А потом была осада. Город пылал походнями, бешено бились на башнях колокола. Звонарь давно грянулся лбом на каменные плиты двора, а колокольный звон не прекращался ни на минуту. Боже милосердный, как они бились, эти люди. Мы и подумать не могли, что они... такие.
Но, какими бы смелыми ни были они, эти слабые человечки, наши стрелы настигали их. Везде - на башнях и за мурами, и на парапетах цитадели, которую мы потом сровняли с землей, как горькую память. Потому что в ней погибли не только те, кто защищал этот город -- погибли лучшие из нас. Никто не знает, как это случилось, архангелы ведь бессмертны. А умирали -- гордо. И исчезали. Оставались только черные стрелы. Мы были благодарны судьбе и за это.
Мы стояли в поле и смотрели, как встает над вересковой землей солнце, и от его лучей редкие пряди тумана и облака делаются золотыми.
Золото разливалось над землей.
И плыли по реке мертвые. Много. На сколько хватало взгляда. Река была белая от их тел. Багровая. И золотая.
И в эти минуты мы ощущали такое единение, которого никогда не бывает между людьми. Как будто каждый слышал и знал мысли всех, все печали, каждое самое малое трепетание души, если, конечно, допустить, что у архангелов есть души.
Но так мало было отпущено нам времени.
После на этой земле никогда больше не было людей. Она стала призрачной, недостижимой, мроей -- так звали ее те, с другого берега реки.
Сколько дней прошло с этой битвы, мы не помнили. И не считали. Вести счет времени -- удел живых и смертных, а мы не были ни теми, ни другими. И не верили в судьбу, ибо это пристало слабым.
Мы отстроили наш город так, как хотели сами, и по приказу Истинного короля оставили только одну звонницу, на которой повесили отлитый нашими мастерами колокол. Звон его должен был возвестить время нашего властелина.
И скоро возвестил. Истинный Король отошел в вечность вместе со свитой. Ему было даровано забвение, а мы остались жить дальше. Это так мучительно -- жить, когда твои дни вечны и текут неостановимо, как вода, и ни ты, ни кто другой не властен прервать их бег.
Король действительно был последним.

Из летописи, которой не существует.

Наверное, они все-таки были богами. Потому что как иначе объяснить путаницу времен и пространств, когда из века в век ступить легче, чем на болоте с кочки на кочку, и с предком, который давно помер, и с далеком потомком своим сидишь за одним столом, и места далекие -- рядом, а те, что должны быть в двух шагах, разнесены невозможно. А может, пан Бог послал их нам за грехи наши, как испытание, ибо возлюбил и нас, и нашу землю. Она же лучшая в мире, и богом избранная, и народ на ней трудолюбивый и честный, и такой уже добрый и терпеливый, что когда дерут с него последнюю свитку, он не противится и просит заходить еще. А землю эту на куски разорвать кто только не старался. И жмудзины, и татарове, и поляки, и Иван Кровавый, и еще кто -- бог весть.
Так пускай она лучше не будет избранной.
А каждый сидит в своем углу и понятия не имеет, что кругом происходит, исправно платит налоги и пану, и в казну, и на храм божий, а что жизнь свернулась кольцом и время застыло -- кто заметит? И что власть предержащие служат архангелам все поголовно, и нет разницы, больны они мроей или нет.
А на архангелах когда-то ведь лежала печать величия. А теперь они пьют нашу старку и целуют наших девок, а земля наша их старанием захлебывается кровью, и угроза мрои лежит над каждым из нас - и над тем, у кого в руках власть, и над паном, и над последним мужиком. Мроя - забытье и забвение всего и всех. Земли и языка, веры и родины, предков своих и детей своих, всего -- кроме сладкой отравы власти над живым. Но что поделать, если всегда и везде находятся люди, души коротых тронуты ржавчиной, и что же, им хорошо и при архангелах. И говорят, будто архангелы давно уже померли, вывелись все до единого, но не успокоились призраки убитых мроей, и возвращаются с того берега, чтобы мстить живым за то, что они живые, чтобы отнимать память, потому что земля, которая утратила память - мертвая земля.
И они не любят никого, кроме самих себя. У них нет крови, и сердца их не бьются в груди. Они приходят в сумерках, и туманы стелятся под копытами их коней, и мертвые руки лежат на вороненых ложах самострелов, и мертвые глаза глядят с их лиц; кони перебирают ногами в воздухе, не касаясь земли, тяжкие плащи тянутся за спинами, будто мертвые крылья, звезды горят на их плечах и одинокая Волчья звезда светит над их головами; как туман, летят всадники над землей, а над ними, и за ними, и над дорогой их летят ужас и мрак. И никто не может встать у них на пути, потому что мы -- живые, прах и черви у их ног.
И наша земля покорилась им, и время ее кончилось. И так будет до веку.
Но осталось нечто, , способное противостоять страху смерти и забвения, нечто, что выше гордыни и власти.
Они любили друг друга, как в сказке, как в старой песне, где даже смерть не могла разлучить влюбленных. И что из того, что он был нобиль, а она -- ведьмачка, и что их разделяли законы божеские и человечьи.
Имя его было Роман, а ее -- Лешка.

переводить и дописывать пока буду прямо сюда, в здешние файлы. помечать буду тегом - архангелы. это будет длинный текст, который фиг знает когда я сделаю и фиг знает зачем.
это очень старая вещь, и мне сейчас ее важно почему-то. пока я предпочитаю не думать, почему.
если кому не интересно, смотрите теги и проматывайте.

читать дальшеДнем, и ночью, и утром
Стук подков по земле.
Это конные скачут Архангелы
По дорогам планеты моей.
Бездумные, падшие, светлые.
Шерсть на нимбах растет.
Вместо чести - дубинка
И вместо сердца - кастет.
Равнодушно, в молчаньи полном
Архангелы топчут росу,
И не знает никто на свете,
Что они людям несут.
Неизвестно - тюрьму иль волю,
Неизвестно - добро или зло.
Но молча черные птицы
За ними встают на крыло.
Перед ними стелется горе,
За ними стелется страх.
Рудименты крыльев - погоны
Лежат на сутулых плечах.
По дорогам моей отчизны
Крылатая скачет рать,
И не могут мертвые крылья
Ни единого к солнцу взять.
От того, что на тяжких крыльях,
Опущенных скорбно во мгле,
Восседают измена - на правом
И обман - на левом крыле.

Легенда о сошествии архангелов.

Цветок сиял алым, багряным и золотым, рассыпался искрами, похожими на звезды. Эти звезды отрывались от кружевных лепестков, летели куда-то ввысь, к настоящим звездам. Эти звезды мерцали над нашими головами -- изменчивые и враждебные звезды чужой земли. А эта алая звезда была наша. Алая, как Волчье Око, пылающая багрянцем и кровью, смертоносная звезда.
Мы знали, что на этой земле отыскать ее почему-то считалось везением, невозможным счастьем. Как будто она помогает человеку обрести власть над всеми сокровищами мира. Те, кто жил на этой земле, почему-то считают, что золото -- самое настоящее счастье... Они звали эту звезду странно и красиво - Папарать-кветка, а в ту ночь, когда она набирала силу, разжигали по берегам рек костры, скакали через огонь, а их девки плели венки, ладили к ним свечки и пускали венки по воде; и тысячи огней сплывали в темноте по течению, путались в водяных лилиях и камышах и гасли, гасли... и наступал рассвет.
Эти глупые человечки ошибались, ибо счастье не в золоте и не в богатстве. Истинное счастье, дарованное за все, что ты сотворил на земле -- это смерть. Единое, что чего-то стоит на этом свете. И этот алый цвет несет не знания о недрах земных -- он несет забытье.
А пока мы смотрели на эту землю и смеялись. Странная она была -- слабая, нежная и вместе с тем сильная, и мы понимали, как много усилий потребуется, чтобы поставить ее на колени.
Истинный Король был среди нас. Первый. Почти никто не помнит сейчас его лицо. Только взгляд, властный и жестокий, и железный королевский венец, обнимающий высокий лоб. И еще узловатые сильные пальцы, что так нежно держали слабый цветочный стебель. Цветок медленно угасал, лепестки меняли окраску с багряного на синий, и черные сполохи неведомого огня мерцали над ними. Потом цветок захлебнулся этим огнем и погас навсегда.
И тогда пальцы Короля утратили свою нежность. Король надломил стебель, кто-то подставил кубок, и в него начал по капле стекать цветочный сок. Когда его набралось довольно, Король повелел принести стрелы.
Тоненькая человеческая девочка опускала в кубок их наконечники, ждала, когда железо напьется отравы, вынимала стрелы, клала подле себя, и в длинных глазах ее взблескивали искры пополам со звездами, и невозможно было отличить одни от других.
Их было так много, этих стрел, которые несли забытье, а отрава все не кончалась.
-- Довольно, -- сказал наконец Король. -- Этого хватит, чтобы убить эту землю трижды.
И отшвырнул кубок за спину, в темноту. Железный глухой звон, плеск и немые стоны долетели оттуда. А потом наступила тишина. Мы смотрели на цветок и видели, как превращаются в камень нежные лепестки, застывают гранитным кружевом, покрываются трещинами и бесчисленными шрамами.
И тогда Король вложил стрелы в наши руки и сказал, что цели наши чисты и дело наше благословенно, если не богом, то дьяволом, и что нет никакой разницы, будем мы думать об этом или нет. Нужно очистить землю от скверны.
И наши руки стиснули данное нам оружие, чтобы никогда не изменить ему.
Так пошел род Архангелов на земле.

сегодня вечером, когда я уходил из дружественного дома, где был в гостях, случился такой эпик-фейл.
я стоял в прихожке, наклонившись, и завязывал шнурки на ботинках, а попутно продолжал разговаривать. а в это время в прихожую выглянула девочка санечка (вообще, она барышня уже взрослая, институты покончала, время летит, даааа...), посмотрела на меня, послушала и на голубом глазу сказала:
- оооой, папа пришел. пап, привет!
и очень удивилась, когда вдруг туман и мрак рассеялись, а там оказался я.
для тех, кто не в курсе, папа у санечки здоровенный дядька, эдак под два метра и вообще. я по сравнению с ним так, мелкая шпендра. но санечка была твердо уверена, что я выгляжу в этот момент вот так. да, она на меня смотрела. она меня видела. и тем не менее.
вот так выглядит пространство, которое само прогибается под тебя, хочу я сказать.

по прошествии сегодняшнего вечера у меня остался один-единственный вопрос. какого чортахуя я делаю чужую работу. какого вот этого самого тот человек, который должен все это делать, беззаботно сидит себе дома, занимается чем хочет, чай, наверное, пьет, и ничто не отягчает его совиздь.
а я закончил рабочий день в 0:15, и из того, что планировал лично для себя, не успел ничерта. и мне очень обидно, грустно и хочется расстрелять этого чудесного человека, который мне испортил сегодня жизнь.
бывают такие новости, которые надо делать, а только потом сдохнуть. к тому же, у московской конторы есть милая привычка штрафовать. я не хотел неприятностей ни себе, ни своим коллегам. поэтому я работал.
и ведь завтра, когда я спрошу, почему же так получилось, этот чудный человек пожмет плечами и скажет - ну извините, больше не буду.
детский сад какой-то. как будто непонятно, что когда кругом такой информационный пиздец творится, то поскипать что-то из рабочих обязанностей нельзхя и не бывает, и лучше не пробовать. потому что никогда не знаешь, в какой момент земля треснет и чорт выскочит.
устал. спать ухожу
а хотел написать кусочек про варвару и еще, может быть, про мальчиков.
есть, знаете, такой чудесный школьный обычай - нести_малявочку. вот про него я и хотел.
а вышел один сплошной баумгертнер. кажется, теперь я сделаю это ругательным словом.
какого баумгертнера?! звучит, а? имхо, звучит. непонятные слова всегда вызывают в недругах трепет и уважение.

вечерний итог некоторого насилия над собой.
здесь вам не екатеринбург, бля.


маца, кровь христианских младенцев, змеишшы поганые, традиционно спойлерОн думал, война будет бесконечной. Он был твердо уверен, что даже и с теми войсками, которые пошлет ему Эгле, эта война продлится до конца его жизни и все равно закончится поражением. Потому как — на что он может рассчитывать? Он слишком хорошо знает, чем располагают Ливны.
Но он ошибся.
Их были тьмы и тьмы — совсем как в Тестаменте.
Стах князь Ургале стоял у бойницы и с высоты холма смотрел на поле. Ровная лощина, ограниченная с севера плотной стеной леса, а с юга и востока – Кревкой, делающей здесь широкую петлю. Поле было заполнено людьми – так плотно, что если бы вои сомкнули над головой щиты, ни одна стрела бы не коснулась травы.
«Воины Бога встали рядом со мной, и не трепетала душа моя»…
Когда бы он мог хоть немного сравниться с тем, кто сказал эти слова.
Ургале, Судува, Мядзининкай… за без малого два месяца от начала боев они стали его. Чтобы взять их, времени понадобилось ровно в два раза больше, чем нужно коннице, чтобы дойти от побережья до столицы. И впереди лежал Крево – все, что ему осталось, чтобы получить эту землю в безраздельное владение.
В пустом пространстве Коложи было гулко и холодно, ветер просвистывал от бойницы к бойнице. Храм выстроили как крепость, на высоком берегу – сложили из дикого камня высокие, в два локтя толщиной стены с узкими стрельницами. Простой бедный алтарь, железный хорос, свисающий с купола на цепях… Стах знал, что в основание храма зарыт жертвенный камень святилища Пяркунаса, которое прежде было на этом самом месте. Знал он и то, что до сих пор, до сих пор, хотя со смерти Романа Ракуты прошло уже три с лишним века, Коложский храм продолжает оставаться сердцем Райгарда.
Зачем Эгле просила, чтобы он ждал ее именно здесь?
Ветер шуршал сухой травой, которой был засыпан пол в храме. Стах не услышал шагов. А может, их и не было – шагов. Он не знал. Он просто обернулся и увидел, как от распахнутых дверей храма к нему идет Эгле; вот она уже совсем близко, сквозняк вздувает серый плащ-велеис, заставляет липнуть к ногам подол зеленой сукни… несколько шагов отделяет ее от Стаха, и теперь он отчетливо может разглядеть ее лицо – странный серый узор покрывает лоб и щеки, струится по шее вниз, за ворот платья.
Когда Стах был еще ребенком, Вежис, его опекун, рассказывал ему сказки. Про Дикий Гон, про янтарный дворец, про то, как Пяркунас осерчал на свою жену и выгнал ее с небес на грешную землю. И с тех пор ходит Лаума меж людьми, и в дни побед и испытаний всякий смертный может увидеть ее. Увидит в зеленом обличье – в сукне цвета юной листвы, с цветами в волосах, -- значит, ждет впереди ласковое лето и урожайный год. В алом обличье явится Лаума, в багряной сукне, в пожаре листвы над головой – жди войны, потрясений, тревог. А если доведется увидеть жену Пяркунаса с серым узором на лице, с потухшим взглядом, укрытую серым плащом – мор идет на землю, мор и смерть.
Серый, будто паутина, будто дыхание первых заморозков на оконном стекле, узор. Скулы, лоб, руки… и зеленые глаза сияют сквозь него…
-- Эгле?
Она выпростала руку из-под плаща, откинула капюшон. Глянула ясно, переступила на каменном полу, зашуршала по-змеиному сухая трава, распространяя вокруг запах ромашки и полыни. Падающий из бойницы свет сместился, и Стах будто очнулся. Обычная женщина стояла перед ним. Эгле. Его Эгле.
Его ли?
-- Это теперь твое, -- сказала она, протягивая Стаху на сложенных ладонях серебряный с янтарем венец. – Здесь и ныне в руки твои, Стах князь Ургале, отдаю венец Райгарда, и воев за стенами Коложи, и землю эту… и себя, -- закончила совсем неслышно.
Он взглянул – не черненый серебряный обруч лежал на ладонях у Эгле. Черно-зеленый уж свернулся кольцом, поднимал увенчанную бурштыном голову над тонкими розовыми пальцами девы.
Стах отшатнулся.
-- Нет, -- сказал онемевшими губами. – Нет, никогда.
И бросился к выходу. Так, будто за ним гнались.

На замощенном камнем храмовом подворье было пусто и так же ветрено, как и внутри коложских стен. С высокого обрыва лощина смотрелась как на ладони. Стах подошел к краю, из-под ладони взглянул на поле.
Поле шевелилось и текло, как живое.
Оно и было живым – но ни единого человека не увидел князь Ургале там, внизу. Ужиное море скользило до самого небокрая, до черной кромки леса. Казалось, еще немного – и вскипит дикой волной, и смоет камни и стены Коложи, и поглотит весь мир – и самого Стаха, так легко и бездумно отказавшегося стать частью этого моря.
Наивный, как он мог думать, что Эгле приведет ему в помощь обычное войско. Как он мог быть таким слепцом. Все те годы, что она была рядом… смешная девочка, которой он подарил розу, которую кормил земляникой с ладоней, которой боялся коснуться… безумец.
Но он еще не утратил себя. И горе тем, кто лгал ему. Всем и каждому.
Пускай даже и Эгле.

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра