"я надену все лучшее сразу".
однажды меня занесло в пресс-тур для главных редакторов районных газет. маршрут был шикарный: льнозавод, сырозавод, еще какие-то механизаторские предприятия, все вот это.
когда я пришел к месту сбора, то у меня язык отнялся. приехавшие главредактрисы районных газет были наряжены в модные кусцюмы гламурных расцветочек, сапоги на оттакенных каблуках, с цветами и стразами, в полном макияже и с вавилонами экзотических цветов (баклажан, махагон и все такое) на головах.
"эх, митрофанова! такого дяди племянница, а вавилоны на голове устраиваешь!".

это я к чему. зашел на автортудей в свои сообщения и прочел так анонс на роман "московское средиземье". авторская орфография и пунктуация сохранены.

"Я, Юра музыкант. Студент Московской Гессенской Академии прикладной магии и музыкальных искусств.
Наверняка вы с трудом можете себе представить, каково жить очкарику скрипачу в одном из микрорайонов Чертаново. Ведь в этом гетто, давно поселились реальные гоблины, орки, тролли, гномы и полукровки всевозможных пришлых рас, чьи предки сбежали от бесконечной магической войны, в наш несовершенный мир.
А ко всем прочему я и сам полукровка, и к тому же практически бездарный маг теоретик и средненький музыкант, вечно влезающий своим наполовину хоббитским носом во всякое непотребство.
И из-за всего выше перечисленного меня недолюбливают однокурсники и гоняют компании местных гоблинов. А ещё я случайно влез в разборки Магической корпораций с конклавом высших Эльфов, и из-за этого на меня охотятся настоящие ведьмаки.
И кабы не вмешательство таинственного существа, живущее в скрипичном футляре, и не появление новых друзей, то мне было бы совсем туго…"

Я понимаю, что в последнее время сделался очень неудобным для общения человеком. Стремительно сократившийся список пч после эээ так сказать программной записи вполне ясно это показывает.
Можно было, конечно, ничего этого не говорить.
Можно было потом подумать и пост удалить. Оставить, например, только в фисбуке. Но это было бы нечестно - как по отношению к людям, которые меня читают и таким образом со мной общаются (а пассивное молчаливое чтение тоже является вполне себе общением, пускай и односторонним), так и по отношению к себе самому.
Правда в том, что я действительно так думаю. И у меня есть некоторая порция самоуважения, которое хрен в карман засунешь. Я всегда писал о людях, для которых это мерзкое, в сущности, качество - практически ключевая черта характера. А автор же должен отвечать за своих героев?
Правда также и в том, что я действительно все чаще думаю не по-русски. У меня еще не нарос запас английского, чтобы еще и думать на нем, и это вряд ли когда случится. Хотя - не зарекайся ни от чего. Но это вбоквел.

Сегодня от меня отписался человек, с которым мы общались десять лет и даже работали вместе. Отписался молча - просто удалил меня везде, кроме телеграма. По забывчивости или нет, я не хочу гадать. Вполне возможно, для того, чтобы оставить мне какой-то шанс объясниться. Или забрать свои слова назад, я не знаю.
Но первое, о чем я подумал, когда узнал об этом, так это то, что десять лет близких отношений дают мне право хотя бы на до свидания, что ли. На то, чтобы поставить меня в известность.
Фигня в том, что если смотреть на все это беспристрастно - я сейчас даже боли не чувствую. Возможно, завтра психиатр отсыплет мне две жмени вкусных таблеток, и через пару недель или месяц меня попустит, и я смогу по этому поводу что-то чувствовать. Но вряд ли захочу выяснять.
И да, я понятия не имею, что делать с эээ совместно нажитым имуществом.
Но совершенно точно я не стану отказываться ни от чего, что выросло из этой дружбы за все эти годы.
Пока же рациональной частью себя я вспоминаю о том, что все эти десять лет это была… странная дружба. У меня никогда не получалось в той же степени укуренности разделять то, что было близко этому конкретному человеку. И я всегда, почти всегда стремался написать о чем-то первым. Наверное, потому, что я почти всегда считал, что то, с чем я собираюсь прийти, как-то… недостаточно важно, что ли.
Но это моя вечная проблема. У меня со всеми так.
И нет, я не стану говорить, что ты рациональное чудовище. Потому что я нынче и сам такой. И через это все мы проходили много раз, так что нет.

Если пройтись по моему кругу общения с калькулятором, можно легко обнаружить, что примерно треть моих самых близких контактов - это граждане Украины. А еще треть - те, кого можно спокойно причислить к российской несистемной оппозиции. То есть, две трети тех, кто отлично понимает ту часть меня, которая отвечает за национальную идентичность. Ну или, по крайней мере, не бомбится от осознания этого факта.
Я сраный пацифист. Я всегда был за то, чтобы мир во всем мире и все люди братья… или нет, не братья, идея людей-братьев очень сильно девальвировала в последние даже не восемь сакраментальных лет, а несколько больше. Но ок, добрые соседи.
Но та самая треть моих украинских друзей лишилась не просто дома и мира, а всей своей прошлой жизни. И близкие люди этих друзей ушли на фронт. И возможно, кто-то не вернётся. И я не могу себе позволить сбрасывать это со счетов. Я не могу не думать об этом. Я не могу не содрогаться от ужаса и отчаяния при мысли о том, что там происходит. И не могу не давать моральной оценки тому государству (в смысле общественного института), чьими усилиями это все происходит как прямо, так и косвенно.
К тому же, правду говорить легко и приятно (тм).
Нести за неё ответственность - в гораздо меньшей степени. Но деваться некуда.
Ну что же.
Я знал, что впереди меня ждёт время изумительных открытий. Добро пожаловать в чудный новый мир.

В этом месте те, кто еще тут остался, могут прийти и сказать мне что-то хорошее. Хотя бы то, что они все еще здесь.

читать дальше-- Вы очень многое пропустили за пятьдесят четыре года отсутствия, пан Кравиц. Пейте чай, пока горячий.
Анджей пошевелил ложечкой в черной, как деготь, жидкости, что была налита в граненый стакан в мельхиоровом подстаканнике. На боку подстаканника была выгравирована надпись: “Железные дороги Шеневальда”. Кажется, сегодня он уже где-то видел эту картинку.
Мысли проворачивались с трудом, будто мельничные жернова.
… круглый, как зеркало, ставок, с черной, такой же зеркальной, абсолютно неподвижной поверхностью воды. Едва колышутся прозрачные струи там, где уходит в глубину мельничное колесо. Синие мотыльки, зависающие над течением. Незнакомая панна в льняной рубахе входит в воду, струйки песка поднимаются со дна, потревоженные ее шагами, рассыпаются стайки испуганных мальков. У панны длинные черные волосы, распущенные по плечам, а лица Анджей разглядеть не может.
-- Я вас знаю? – спросил он, отгоняя наваждение.
-- Вы меня – едва ли. Хотя бы потому, что между нами почти сорок лет разницы, и когда вас не стало, я только начальную школу успел закончить. Но тем не менее, я знаю, кто вы такой. Любопытство – не самое худшее из человеческих пороков, особенно если сопряжено с умением запоминать вроде бы самые бесполезные вещи. Я закончил семинарию с отличием.
-- И уехали в богом забытый повет в трех днях пути от столицы.
-- Откуда вы знаете? И потом. Для человека, который только что вернулся из-за Черты, вы слишком язвительны, пан Кравиц.
-- Как вы сказали? – переспросил он.
Тяжело было не столько поверить, сколько осознать услышанное.
-- В ночь с третьего на четвертое мая пятидесятого года вы разбились в своей машине на трассе, ведущей из Крево в Ургале. Вместе с пани Бердар. Сообщения об этом можно найти в любой газете. Там даже фотографии есть. Водитель авто, идущего по встречке, не справился с управлением, лобовое столкновение, практически мгновенная смерть. Как вы думаете, пан Кравиц, много шансов было у вас уцелеть в такой катастрофе?
-- Гораздо больше меня удивляет другое.
Священник задумчиво смотрел, как по крупинкам тает брошенный в кипяток кусочек рафинада. Растворяется стеклянистыми струями в медово золотом.
-- Сейчас вы скажете, что невозможно опознать в первом встречном того, кто некогда был князем Райгарда. И значит, должно быть что-то, объясняющее такую… заинтересованность, назовем это так. Личные мотивы. А я не буду знать, что вам на это ответить. Потому что не исповедоваться же перед чужим человеком.
-- Я не жду от вас исповедей. Я даже не знаю, как вас зовут.
-- Зовут меня Флориан Станислав Костка. И давайте будем честны. Вы вообще ничего от меня не ждете. Ну, кроме практической помощи. И я помогу вам – но не потому, что меня обязывает к тому субординация, а просто… должна же у этого мира оставаться хотя бы толика надежды. И потом, я искренне верю, что этот наш разговор – не последний. И когда вы действительно захотите узнать, что происходит в мире, который полвека пытался жить без вас, но, честно скажем, не очень хорошо справился с этой задачей, вы приедете ко мне в Лунинец, и мы поговорим.
В три сорок пять ночи третьего ноября пассажирский поезд, следующий по маршруту “Нида – Лунинец - Крево”, прибыл на железнодорожный вокзал Лунинца, до этого совершив техническую остановку на станции “Лунинец Товарный”. Двухминутной стоянки Анджею хватило, чтобы позаимствованным в служебке проводника ломиком высадить дверь в тамбуре. Он соскочил с подножки вагона в сугроб на насыпи, с высоты показавшийся обманчиво глубоким. Земля ударила по ногам, отозвалась чудовищной болью в пояснице, и он зачем-то подумал, что теперь все это не имеет никакого значения. Раньше можно было беспокоиться о последствиях, а теперь-то чего.
Анджей поднялся, помахал рукой отцу Костке, наблюдавшему за ним из тамбура. Ветер рвал подол белого священнического стихаря, который тот так и не удосужился снять. Кравиц запахнул потуже ворот кожуха и двинулся от насыпи прочь, на тусклый свет огней разъездной горки.
Через двадцать минут его задержал жандармский патруль, сопровождавший путевых обходчиков в несении вахты.

-- Имя свое поставьте, предполагаемую дату смерти и где до того момента проживали постоянно. И вот тут, где графа “медицинское освидетельствование”, подпишите разборчиво.
В полицейском участке, который помещался в выгороженном фанерными щитами закутке в здании центрального вокзала, было стыло, пусто по случаю раннего часа, и невыносимо скучно. За окном, в морозном тумане, занималось угрюмое ноябрьское утро, и было слышно, как далеко на путях перекликаются поезда.
Анджей поерзал на неудобном стуле. Потерся подбородком о ворот кожуха. Мокрая овчина пахла кисло и резко, но это оказалось отличным способом почувствовать себя хотя бы немножечко живым.
-- Это зачем? – спросил он.
Жандармский офицер воззрился на него с неодобрением. Было видно, что больше всего на свете хочется ему спать, и только неимоверным усилием воли сдерживает он себя, чтобы не зевнуть.
-- Затем, что всякое лицо, могущее иметь статус “условно живого”, обязуется таковое освидетельствование пройти, и о своих обязанностях и правах осведомлено.
-- Про обязанности я понял, -- сказал Анджей кротко. – А права какие?
Офицер перелистнул несколько страниц лежащего перед ним справочника.
-- Право вернуться по месту последнего проживания, имущественное право, право отправления религиозных обрядов и свобода вероисповедания, право на записи в метрических книгах и право быть упоминаемым в молитвах, право на защиту в суде, право не свидетельствовать против себя и близких и иные права гражданского лица…
-- Господи, тоска какая.
Анджей методично подписывал одну за другой серые страницы протокола собственного допроса и все гадал, когда же наступит благословенный момент истины. Не может быть, чтобы имя его, дата смерти и подпись – косой и четкий росчерк пера, почти не читаемый, но некогда одним своим видом заставляющий трепетать сердца – не может быть, чтобы все это никого не смутило.
Но, по всей видимости, он сильно ошибся в своих надеждах. С другой стороны, а что бы это ему дало. Кроме ненужной суеты, да заметания под ковер всяких неудобным подробностей, которые главе Райгарда лучше не знать – ничего. Зато времени на принятие решений сделалось бы гораздо меньше.
Он не очень хорошо представлял себе, что именно намеревается делать дальше. Вернуться в столицу, толкнуть дверь собственного кабинета в неприветливой желто-белой громадине здания на берегу Кревки… и дальше? Столкнуться лицом к лицу с тем, кто занимает теперь этот кабинет по праву? Сызнова начать доказывать всем, и себе самому прежде всего, что имеет право и на эту должность, и на все остальное? Переживать волчью грызню интриг, отчаяние и сомнения… Чего ради?!
И Юлии больше нет.
Но ведь было же что-то, заставившее его рвануться наружу из автомобиля, тонущего в болотной жиже? Что именно? Почему он не способен вспомнить сейчас ничего, кроме гнилушечьего зеленого света, что бил из смертной тьмы прямо ему в лицо?
-- Пшепрашам пана, -- сказал он, подвигая по столу стопку подписанных бумаг. – А где здесь можно купить свежих газет?

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

не прошло и трех лет, как я слепил себе новый профиль на автор тудее, еще краше прежнего, и не побоюсь им воспользоваться *\\ динамически хахатает.
вот он тут.
author.today/u/jaetoneja
буду туда складывать все свои непосильным трудом нажитые тексты.
а чтобы я никого не потерял, напишите мне, пожалуйста, свои ссылки на профиль, у кого они там есть. я знаю, что есть у многих. а если вы захотите порекомендовать своих друзей и любимых авторов, то тоже большое спасибо скажу.

пишу камент в фисбуке: "человек склонен находить польшу даже там, где ее отродясь не было".
а я хотел написать "пользу".
но видимо, автокоррект знает обо мне больше, чем я хотел бы.



... и тут до остапа дошло, что он же может забанить в фисбуке абсолютно всех товарищей с бывшей работы. не половину, как теперь, а всех. вообще всех. и писать без замка.
а потом придется банить еще и тех, кто меня раздражает.
а потом умище мне напомнил, что в мире всего-навсего семь миллиардов человек, и далеко не все из них сидят в фисбуке.

ушол назад в свою мизантропошную.

читать дальше-- Я поеду, я все равно поеду! А если запрете, по веревке спущусь. Все простыни, все сорочки на лоскуты разрежу! И ни один человек на свете не посмеет мне запретить!
-- Поедешь, конечно, поедешь. Ну, тише!..
Майка зарыдала, закрыв руками лицо, и князю ничего не оставалось, кроме как обнимать девчонку за плечи и гладить по голове. И всякий раз, когда его ладонь натыкалась на острые серебряные завитки кольца, слишком крупного, слишком тяжелого для девичьей ручки, ему становилось не по себе. И тогда он поднимал глаза, и поверх Майкиной головы видел странные, очень светлые глаза сжавшейся в дальнем углу ведьмы.
То, что она ведьма, Ивар понял сразу, едва увидал. Убедили его в этом не всклокоченные волосы, никогда, пожалуй, не знавшие мыла и гребня, и не причудливые лохмотья, и даже не привешенный к поясу холщовый мешочек с высушенной заячьей лапой – облезлые концы ведьминого сокровища торчали наружу, вызывая приступ брезгливой тошноты. Но только было в ней что-то не вполне человеческое.
-- Эй, ты, -- позвал он. – Поди сюда.
Ведьма сделала вид, что не слышит. С нарочито безразличным лицом отвернулась к окну.
-- Поди сюда, -- повторил Ивар. – Если не хочешь, чтобы тебя выдрали на конюшне. Ты и так уже натворила довольно. Так что не делай вид, будто ты ни при чем. Как тебя звать?
-- Са… Сабина.
-- Надо же, -- хмыкнул Ивар. – А имя людское. Ну, помогай же своей госпоже. Штаны, рубаху, сапоги покрепче, куртку, и смену исподнего положи…
-- И не госпожа она мне вовсе, -- фыркнула Сабина, но Ивар поглядел на нее так, что спорить ведьме мигом расхотелось. Она принялась запихивать в кожаный мех наугад какое-то тряпье.
Ивар тем временем тормошил Майку.
-- Ну, давай, девочка, давай же. После слезы лить будешь. Собирайся.
Майка отняла от распухшего лица мокрые ладони.
-- К-куда?
-- К жениху. Ты же кричала – поеду. Ну вот, едем. Ты вот в этом в седло собираешься? – Ивар с усмешкой ткнул пальцем торчащую из-под пуговиц ее лифа соломенную прядь.
Майка судорожно вздохнула.
-- Ой! Я… я сейчас. Сабинка, помоги мне! Там под подушкой платье мужское.
-- Нанималась я вам, что ли, -- проворчала ведьма, но тут же прижала кулачок зубами.
Майка тем временем принялась лихорадочно стаскивать с себя одежду. Пальцы путались в тесемках, и видно было, что ей неудобно и больно. Задела кольцо на правой руке, ойкнула, крепко зажмурилась. Ивар заметил, как слезы выступили на ее ресницах. Он и охнуть не успел, когда девчонка задрала сорочку, выпутываясь из нее, как из липкой паутины. Только лицо обдало жаром.
-- Погоди, дай хотя бы отвернусь!
-- Ой!..
-- Ты не думай, -- бормотала она, пока он стоял, оборотившись к окну, закаменев всем собою, чтобы не думать о том, что происходит за его спиной. – Я это так брякнула… про жениха… не нарочно. Чтоб не вязались. Просто никто бы не понял. А он как брат мне! Мне пять лет было, я коленку разбила, а он…
-- Подул и подорожником приложил.
-- Д-да.
-- Ты знала, что его от крыжаков в столице отбили?
-- Не знала! Знала, что собираются… они так страшно ругались – отец с Бертальдом, а я у дверей подслушала. Они нарочно решили тебя не дожидаться, потому что ты бы не выдержал, вперед всех бы поехал.
-- Почему?
-- Потому что не такой, как они. Не взвешиваешь, кому кто сколько должен. Ты хороший.
Князь засмеялся – как всхлипнул.
-- Я все, -- сказала Майка, и он обернулся резко, так что даже голова слегка закружилась. Она стояла перед ним, одетая в тувии и куртку, и казалась очень тоненькой. Сжимала в руках ремешок заплечной котомки.
-- Тогда пошли.
По ее лицу пробежала недоуменная тень.
-- Ты… так и поедешь?!
Ивар запнулся. И увидел себя со стороны -- будто бы ее глазами. Рубаха мокрая, в бурых пятнах, и штаны не лучше. Мелькнула запоздалая мысль о том, что поездка эта наверняка не кончится для него добром, но отступать было уже поздно. Хорош бы он был, если бы прямо сейчас решил взять обратно данную девчонке надежду.
Но поедут ведь не одни: пока Майка собиралась, он уже успел распорядиться, чтобы приготовили не только коней под седло, но и повозку, и небольшой отряд пахолков собрали. Какая-никакая, а все же защита в дороге.
-- Жди меня на стайнях, -- велел князь. -- От няньки ни на шаг. Я быстро.

В жизни каждого человека всегда *есть место подвигу* зачоркнуто что-нибудь случается впервые.
Ну я не знаю там… первый поцелуй. Первая сигарета, первый глоток портвейна в подворотне с друзьями. Школьный выпускной, работа, пенсия и тогдалие. Первый штраф за переход дороги в неположенном месте. Первый контролёр в троллейбусе, от которого ты не успел вовремя свинтить. От контролёра, не от троллейбуса. Хотя бывает и такое.
Ну в общем.
Поздравляю тебя, Сашычька, с первым рецептом на антидепрессанты.
(Бгггг а в фисбуке слово поздравляю празднично подсвечивается красненьким, и по экрану летят нарядные фейерверки. Вот и опять…)

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра