jaetoneja
гспд божичька, я, кажется, уже забыл, что такое писать просто от балды. ни о чем вообще не думая - просто гнать сюжет.
чистое счастье. никаких душевных мук.
10 тыщ знаков за два часа.
офигеть. офигеть.
а чо, вот так раньше нельзя было?!
читать дальше
В первые мгновения Сабина лежала неподвижно, положив голову на лапы, прижимаясь всем телом к теплой земле, впитывая в себя звуки и запахи. Они оглушали. Они рушились на нее грохочущей лавиной. Тягучая холодная струя черемухи где-то в овраге, по дну которого перекатывается на кирпичных обломках ручей, листья крапивы, обметанные жгучей бахромой, прель прошлогодних листьев, пыль и ветер птичьих крыльев, сладкий запах мышиных лапок, только-только пробежавших по ковру из мха.
Потом заставила себя подняться, сделала несколько нетвердых шагов. Обмахнула пушистым хвостом морду. Еще раз вдохнула в себя запахи земли, мокрой зелени и ветра. И, наконец уловив в воздухе тот самый, единственно нужный, прыгнула – в самую гущину оврага, туда, где, скрытая ветками лещины, под густым ковром из таволги и камнеломки, тянулась едва заметная тропка.
«Нида, Нида, Нида…», - твердила она себе, и очень скоро название никому не известной деревушки на берегу далекого моря стало казаться ей заклятьем, вроде тех, которыми она пользовалась еще в той, прежней жизни. Теперь об этой жизни напоминал только привязанный к ошейнику холщовый мешочек, в котором болталась сушеная заячья лапа да несколько камушков, изрезанных странными узорами, больше всего похожими на паутину трещин.
Бежала и днем, и ночью, изредка останавливаясь, выбирая для короткого отдыха выворотни под корнями вековых елей, дупла и покинутые барсучьи норы. Мышковала, и всякий раз остатки человечьего разума брезгливо съеживались и замирали, когда лисье тело, схрупав слабые косточки, принималось кататься по траве.
Небо то застилало тучами, то высыпали крупные влажные звезды. Теплый ветер пьянил разум. Хотелось отдаться ему, бежать куда глаза глядят. Нырять в туман, пить чужую горячую кровь, вдруг свернуть с дороги, подчиняясь призывному следу мускуса, оставленному молодым и сильным зверем. Но она не смела.
Торопилась.
Потому что очень хорошо понимала, чем рискует.
Чем больше ты проводишь времени в зверином теле, тем труднее потом вернуться в человеческий облик. А это значило, что та суровая мнишка, дона Гражина, хранящая у себя прядь волос Сабины, будет вечно властвовать над жизнью и судьбой несчастной ведьмы.
Вот когда пришлось ответить за все прошлые провинности. За воровство, за ворожбу на деревенских площадях и ярмарках, за придавленных чужих кур, в тайне выпитое из подойников молоко.
Один раз едва не попалась в капкан, шарахнулась в ужасе, когда железные зубы клацнули прямо перед мордой, поранила лапу и долго пыталась зализать порез. От вкуса собственной крови тошнило, туманился разум. Останавливаться было нельзя. Сабина вывернулась и поковыляла на трех, и не сразу поверила себе, когда в ноздри наконец ударил соленый, пряный, ледяной запах моря.
Землянку, о которой говорила ей дона Гражина, она нашла почти сразу же. Лисье чутье, еще не успевшее покинуть ведьму, безошибочно указало ей на запах остывшего пепла, тянувшееся из лесной чащи.
Выбирая из спутавшихся волос репейные колючки, Сабина заглянула внутрь. В луче света, падавшего в земляную яму, увидела покрытое рогожкой ложе из лапника, сложенный из камней очаг, кресало и бересту для растопки, а еще – глиняную чернильницу, перья и свитки пергаменов, и две клетки с голубями. И подумала с тоской, что освободиться от силой взятого обета сможет еще не скоро.
Снаружи послышался треск ломающихся кустов, заполошный собачий лай, потом Сабина уловила шорох прибрежного песка и плеск воды.
Осторожно выглянула наружу и тут же отпрянула назад. Кудлатая белая собачонка накинулась на нее со всей яростью, на какую была только способна. Тявкала и норовила тяпнуть за щиколотку, Сабина была уже готова прибить проклятую тварь заклинанием, но наперерез собачонке выскочила тощая вклокоченная девица. Судя по одежде – высоким сапогам, кожаным штанам, поверх которых надета была юбка с разрезами на бедрах, щегольской замшевой курточке и рубашке из тонкого льна -- из благородных. На груди высокородной доны болталось ожерелье из дикого янтаря.
Сабина мгновенно его оценила. Тяжелое, серебряное или, может, даже золотое, с крупными камнями, оно отражало солнце и само светилось рыжим огнем. За такое можно купить себе не то что роскошную жизнь… но, может быть, даже и свободу.
-- Фу, прекрати! – прикрикнула дона на собаку. -- Назад!.. Не бойся, она не злая!..
-- Да пустое, -- сладко улыбнулась Сабина.
Благородная дона покрепче ухватила собачонку за кожаный ошейник.
-- Она не кусается, -- сказала она, переводя дыхание, -- Просто испугалась. Она на седле со мной ехала, я на ветку напоролась, лошадь понесла, скинула…
-- Могла бы все кости себе переломать.
-- Да.
-- Святая Дева тебя, должно быть, охранила.
Девчонка взглянула в лицо Сабине зеленовато-голубыми, очень светлыми глазами. Потерла налившуюся красным глубокую царапину на переносице.
-- Знаешь, -- проговорила она со вздохом. – Ты не похожа на тех, которые ходят в храм. Зачем ты мне врешь?
-- Я… не вру. Ну то есть, я не хотела. Просто, понимаешь ли, такую правду не все привечают. А на дыбу как-то неохота.
-- Ты ведьма! – догадалась девчонка. На лицо ее вдруг нахлынула бледность, так что веснушки, густо обсыпавшие ее щеки и лоб, сделались яркими. – Но я никому не скажу, честно. Ни отцу, ни нянькам. Мы бы могли подружиться. В замке так скучно… мужчины болтают и болтают, а от меня только отмахиваются, как от собачонки надоедливой.
-- Вроде твоей? – бестактно уточнила Сабина. – Хочешь, я тебя научу? Одно заклятие – и забегают, как ошпаренные.
Девчонка поглядела на нее – и зашлась хохотом.
Через пять минут они уже валялись на теплом песке, болтали и смеялись. Дружба в этом возрасте возникает быстро, а на вид девчонка была не старше Сабины. Лет пятнадцать, думала та, щекоча новоявленную подружку за бок, всей собой впитывая ее запах – ромашкового мыла, новенькой кожи, из которой были сшиты ее тувии и курточка, и травяного сока, перепачкавшего ладони и льняную с вышивкой камизу. Прищурив длинные глаза, разглядывала ее лицо, каждую веснушку, ресницы, брови.
Сабина уже выяснила, что благородную дону зовут Майкой, она дочь графа Виктора Эйле. И теперь вспоминала помимо собственной воли наставления доны Гражины и описания, которыми настоятельница кляштора Паэгли снабдила ведьму перед путешествием в облике лисы почти через все Подлунье. А мать ее – покойная княгиня Наль, законная супруга высокородного дона Луция Сергия Ингевора, Претора Подлунья, да продлит Господь его дни… но если честно, то лучше бы он сдох, как собака, в выгребной яме… а краше того – на дыбе или на кресте, там ему самое место… Но Майка Претору не дочь, что-то там Гражина плела про то, как ее матушка, презрев родовую честь, бросилась в объятия графа Эйле, и если бы не это прискорбное обстоятельство, все бы повернулось иначе.
Ей было приятно Майкино внимание. И то, как девчонка взглядывала на нее покровительственно. По крайней мере, это могло означать, что те жалкие медяки, которые дона Гражина припрятала для ведьмы в землянке, Сабина может пока сберечь.
-- Тебе домой не пора? – на всякий случай поинтересовалась ведьма. – Ищут, небось, тебя уже по всему замку, няньки отцовы с ног сбились…
-- Никто меня не ищет, -- горько вздохнула Майка и сморгнула внезапно набежавшую слезу. – В замке до меня никому нет дела.
-- Разве отец тебя не любит?
-- Любит.
-- Жениха, небось, сговаривает…
-- Что?! Нет, ты спятила!
Сабина понимающе вздохнула.
-- Он сговаривает, а ты не хочешь, потому как, наверное, другому обещалась.
-- Я… не обещалась!
-- Значит, кто-то есть. Не может быть, чтобы у девы в твоем возрасте никого не было.
Майка прерывисто втянула в себя воздух.
-- Есть. Только он… он об этом еще не знает.
-- Ну, так узнает.
-- Нет. Он в Настанге… в темнице. Его казнят скоро. А может, и уже казнили.
Сабина прикусила губу. Ей вдруг припомнилось, как совсем недавно, когда ее вели из каземата в Тверже в карету, ей попались на глаза крыжаки, тащившие мужчину, тоже из благородных, если судить по белой с пышными кружевами рубашке. Лицо у мужчины было разбито, кровь залила всю грудь, и кажется, он был без памяти, и обвисал, как куль, на руках стражников. Сабина все отлично разглядела сквозь дырки в мешке, который для пущей секретности накинули ей на голову. И хотя за свою недолгую жизнь сарбинурская ведьма успела повидать всякого, даже и тогда она поразилась, как же можно так измордовать человека.
И хотя не было к тому никаких поводов, ей вдруг сделалось жаль эту дурочку, эту графскую дочку.
Сердце трепыхнулось, как пойманная в кулак бабочка.
Почему бы нет, сказала себе Сабина. То, что отродясь не было правдой, вполне может ею стать, только дай ему повод.
-- Живой он, -- сказала она и на всякий случай откатилась по песку подальше. Кто его знает, вдруг полоумная грабянка в порыве чувств вздумает ее поколотить. Хватит с нее тумаков-то.
-- Ка-ак живой? – ахнула Майка и села, прижимая к груди ладони. – Откуда тебе это ведомо?
-- Ну, я ведьма… я могу видеть всякое… Только никому не говори. Видеть и снить.
-- Я тебе не верю!
Сабина фыркнула, с независимым видом откидывая с лица соломенную гриву.
-- Никто тебя и не просит. А только, если тебе так надо, можешь и сама поглядеть.
-- Как?
-- Приходи в новолунье к омуту… здесь недалеко, в лесу, небось знаешь…
-- Знаю. Приду. А… что еще нужно? Ты за это деньги возьмешь?
-- Ничего мне от тебя не нужно, -- буркнула Сабина. – Возьми с собой только какую-нибудь его вещь. Которую он носил или которой касался. Придешь? Не забоишься?
Майка вздернула подбородок:
-- Приду.
чистое счастье. никаких душевных мук.
10 тыщ знаков за два часа.
офигеть. офигеть.
а чо, вот так раньше нельзя было?!
читать дальше
В первые мгновения Сабина лежала неподвижно, положив голову на лапы, прижимаясь всем телом к теплой земле, впитывая в себя звуки и запахи. Они оглушали. Они рушились на нее грохочущей лавиной. Тягучая холодная струя черемухи где-то в овраге, по дну которого перекатывается на кирпичных обломках ручей, листья крапивы, обметанные жгучей бахромой, прель прошлогодних листьев, пыль и ветер птичьих крыльев, сладкий запах мышиных лапок, только-только пробежавших по ковру из мха.
Потом заставила себя подняться, сделала несколько нетвердых шагов. Обмахнула пушистым хвостом морду. Еще раз вдохнула в себя запахи земли, мокрой зелени и ветра. И, наконец уловив в воздухе тот самый, единственно нужный, прыгнула – в самую гущину оврага, туда, где, скрытая ветками лещины, под густым ковром из таволги и камнеломки, тянулась едва заметная тропка.
«Нида, Нида, Нида…», - твердила она себе, и очень скоро название никому не известной деревушки на берегу далекого моря стало казаться ей заклятьем, вроде тех, которыми она пользовалась еще в той, прежней жизни. Теперь об этой жизни напоминал только привязанный к ошейнику холщовый мешочек, в котором болталась сушеная заячья лапа да несколько камушков, изрезанных странными узорами, больше всего похожими на паутину трещин.
Бежала и днем, и ночью, изредка останавливаясь, выбирая для короткого отдыха выворотни под корнями вековых елей, дупла и покинутые барсучьи норы. Мышковала, и всякий раз остатки человечьего разума брезгливо съеживались и замирали, когда лисье тело, схрупав слабые косточки, принималось кататься по траве.
Небо то застилало тучами, то высыпали крупные влажные звезды. Теплый ветер пьянил разум. Хотелось отдаться ему, бежать куда глаза глядят. Нырять в туман, пить чужую горячую кровь, вдруг свернуть с дороги, подчиняясь призывному следу мускуса, оставленному молодым и сильным зверем. Но она не смела.
Торопилась.
Потому что очень хорошо понимала, чем рискует.
Чем больше ты проводишь времени в зверином теле, тем труднее потом вернуться в человеческий облик. А это значило, что та суровая мнишка, дона Гражина, хранящая у себя прядь волос Сабины, будет вечно властвовать над жизнью и судьбой несчастной ведьмы.
Вот когда пришлось ответить за все прошлые провинности. За воровство, за ворожбу на деревенских площадях и ярмарках, за придавленных чужих кур, в тайне выпитое из подойников молоко.
Один раз едва не попалась в капкан, шарахнулась в ужасе, когда железные зубы клацнули прямо перед мордой, поранила лапу и долго пыталась зализать порез. От вкуса собственной крови тошнило, туманился разум. Останавливаться было нельзя. Сабина вывернулась и поковыляла на трех, и не сразу поверила себе, когда в ноздри наконец ударил соленый, пряный, ледяной запах моря.
Землянку, о которой говорила ей дона Гражина, она нашла почти сразу же. Лисье чутье, еще не успевшее покинуть ведьму, безошибочно указало ей на запах остывшего пепла, тянувшееся из лесной чащи.
Выбирая из спутавшихся волос репейные колючки, Сабина заглянула внутрь. В луче света, падавшего в земляную яму, увидела покрытое рогожкой ложе из лапника, сложенный из камней очаг, кресало и бересту для растопки, а еще – глиняную чернильницу, перья и свитки пергаменов, и две клетки с голубями. И подумала с тоской, что освободиться от силой взятого обета сможет еще не скоро.
Снаружи послышался треск ломающихся кустов, заполошный собачий лай, потом Сабина уловила шорох прибрежного песка и плеск воды.
Осторожно выглянула наружу и тут же отпрянула назад. Кудлатая белая собачонка накинулась на нее со всей яростью, на какую была только способна. Тявкала и норовила тяпнуть за щиколотку, Сабина была уже готова прибить проклятую тварь заклинанием, но наперерез собачонке выскочила тощая вклокоченная девица. Судя по одежде – высоким сапогам, кожаным штанам, поверх которых надета была юбка с разрезами на бедрах, щегольской замшевой курточке и рубашке из тонкого льна -- из благородных. На груди высокородной доны болталось ожерелье из дикого янтаря.
Сабина мгновенно его оценила. Тяжелое, серебряное или, может, даже золотое, с крупными камнями, оно отражало солнце и само светилось рыжим огнем. За такое можно купить себе не то что роскошную жизнь… но, может быть, даже и свободу.
-- Фу, прекрати! – прикрикнула дона на собаку. -- Назад!.. Не бойся, она не злая!..
-- Да пустое, -- сладко улыбнулась Сабина.
Благородная дона покрепче ухватила собачонку за кожаный ошейник.
-- Она не кусается, -- сказала она, переводя дыхание, -- Просто испугалась. Она на седле со мной ехала, я на ветку напоролась, лошадь понесла, скинула…
-- Могла бы все кости себе переломать.
-- Да.
-- Святая Дева тебя, должно быть, охранила.
Девчонка взглянула в лицо Сабине зеленовато-голубыми, очень светлыми глазами. Потерла налившуюся красным глубокую царапину на переносице.
-- Знаешь, -- проговорила она со вздохом. – Ты не похожа на тех, которые ходят в храм. Зачем ты мне врешь?
-- Я… не вру. Ну то есть, я не хотела. Просто, понимаешь ли, такую правду не все привечают. А на дыбу как-то неохота.
-- Ты ведьма! – догадалась девчонка. На лицо ее вдруг нахлынула бледность, так что веснушки, густо обсыпавшие ее щеки и лоб, сделались яркими. – Но я никому не скажу, честно. Ни отцу, ни нянькам. Мы бы могли подружиться. В замке так скучно… мужчины болтают и болтают, а от меня только отмахиваются, как от собачонки надоедливой.
-- Вроде твоей? – бестактно уточнила Сабина. – Хочешь, я тебя научу? Одно заклятие – и забегают, как ошпаренные.
Девчонка поглядела на нее – и зашлась хохотом.
Через пять минут они уже валялись на теплом песке, болтали и смеялись. Дружба в этом возрасте возникает быстро, а на вид девчонка была не старше Сабины. Лет пятнадцать, думала та, щекоча новоявленную подружку за бок, всей собой впитывая ее запах – ромашкового мыла, новенькой кожи, из которой были сшиты ее тувии и курточка, и травяного сока, перепачкавшего ладони и льняную с вышивкой камизу. Прищурив длинные глаза, разглядывала ее лицо, каждую веснушку, ресницы, брови.
Сабина уже выяснила, что благородную дону зовут Майкой, она дочь графа Виктора Эйле. И теперь вспоминала помимо собственной воли наставления доны Гражины и описания, которыми настоятельница кляштора Паэгли снабдила ведьму перед путешествием в облике лисы почти через все Подлунье. А мать ее – покойная княгиня Наль, законная супруга высокородного дона Луция Сергия Ингевора, Претора Подлунья, да продлит Господь его дни… но если честно, то лучше бы он сдох, как собака, в выгребной яме… а краше того – на дыбе или на кресте, там ему самое место… Но Майка Претору не дочь, что-то там Гражина плела про то, как ее матушка, презрев родовую честь, бросилась в объятия графа Эйле, и если бы не это прискорбное обстоятельство, все бы повернулось иначе.
Ей было приятно Майкино внимание. И то, как девчонка взглядывала на нее покровительственно. По крайней мере, это могло означать, что те жалкие медяки, которые дона Гражина припрятала для ведьмы в землянке, Сабина может пока сберечь.
-- Тебе домой не пора? – на всякий случай поинтересовалась ведьма. – Ищут, небось, тебя уже по всему замку, няньки отцовы с ног сбились…
-- Никто меня не ищет, -- горько вздохнула Майка и сморгнула внезапно набежавшую слезу. – В замке до меня никому нет дела.
-- Разве отец тебя не любит?
-- Любит.
-- Жениха, небось, сговаривает…
-- Что?! Нет, ты спятила!
Сабина понимающе вздохнула.
-- Он сговаривает, а ты не хочешь, потому как, наверное, другому обещалась.
-- Я… не обещалась!
-- Значит, кто-то есть. Не может быть, чтобы у девы в твоем возрасте никого не было.
Майка прерывисто втянула в себя воздух.
-- Есть. Только он… он об этом еще не знает.
-- Ну, так узнает.
-- Нет. Он в Настанге… в темнице. Его казнят скоро. А может, и уже казнили.
Сабина прикусила губу. Ей вдруг припомнилось, как совсем недавно, когда ее вели из каземата в Тверже в карету, ей попались на глаза крыжаки, тащившие мужчину, тоже из благородных, если судить по белой с пышными кружевами рубашке. Лицо у мужчины было разбито, кровь залила всю грудь, и кажется, он был без памяти, и обвисал, как куль, на руках стражников. Сабина все отлично разглядела сквозь дырки в мешке, который для пущей секретности накинули ей на голову. И хотя за свою недолгую жизнь сарбинурская ведьма успела повидать всякого, даже и тогда она поразилась, как же можно так измордовать человека.
И хотя не было к тому никаких поводов, ей вдруг сделалось жаль эту дурочку, эту графскую дочку.
Сердце трепыхнулось, как пойманная в кулак бабочка.
Почему бы нет, сказала себе Сабина. То, что отродясь не было правдой, вполне может ею стать, только дай ему повод.
-- Живой он, -- сказала она и на всякий случай откатилась по песку подальше. Кто его знает, вдруг полоумная грабянка в порыве чувств вздумает ее поколотить. Хватит с нее тумаков-то.
-- Ка-ак живой? – ахнула Майка и села, прижимая к груди ладони. – Откуда тебе это ведомо?
-- Ну, я ведьма… я могу видеть всякое… Только никому не говори. Видеть и снить.
-- Я тебе не верю!
Сабина фыркнула, с независимым видом откидывая с лица соломенную гриву.
-- Никто тебя и не просит. А только, если тебе так надо, можешь и сама поглядеть.
-- Как?
-- Приходи в новолунье к омуту… здесь недалеко, в лесу, небось знаешь…
-- Знаю. Приду. А… что еще нужно? Ты за это деньги возьмешь?
-- Ничего мне от тебя не нужно, -- буркнула Сабина. – Возьми с собой только какую-нибудь его вещь. Которую он носил или которой касался. Придешь? Не забоишься?
Майка вздернула подбородок:
-- Приду.
@темы: тексты слов, автырьское, крипт