'это просто черновик текста, который я рассчитываю завтра поглядеть на работе. ну и вы тоже можете, если кому охота, я не жадный
-- Ну, и что мы будем с тобой делать?
-- Не знаю…
-- А хорошо бы знать.
Петичка молчал, вздыхал и ковырял новенькой сандалькой песок. На желтой лаковой коже сквозь пыль проступали многочисленные царапины. Петичка мял в ладонях матроску, и весь его вид вызывал жалость и сострадание. Но Сашка был беспощаден. Он же поклялся сделать из Петички человека. Поклялся Петькиной бабушке, примерно с год назад, а найти в здешних широтах личность, у которой хватит нахальства и глупости обмануть Леокадию Львовну, практически невозможно. Правда, Петькина бабушка, принимая эту клятву, позабыла уточнить у Сашки, что именно он вкладывает в понятие «быть человеком». И это оставляло некоторый простор для действий.
Они стояли перед входом в городской парк, в тени могучих кустов сирени, и Сашка, ведя свою обличительную речь о том, как печальна бывает жизнь маменькиных сыночков и хлюпиков, рассеянно разглядывал отодранную тут же сиреневую гроздь. Выискивал в ней цветочки с пятью лепестками и бросал их в рот, а потом разжевывал крепкими зубами. На лице его при этом было написано такое наслаждение, как будто бы он грыз карамельки. Цветочками с тремя лепестками Сашка тоже не гнушался.
В парк уходила посыпанная ровным желтым песочком аллея. Вилась себе между любовно украшенных клумб. По аллее фланировали пары: дамы и важные господа, -- при этом дамы заслонялись от пекучего майского солнышка кружевными зонтиками, так что казалось, будто на аллею слетелась стайка легких тучек. Между гуляющими с визгами носились на трехколесных велосипедиках дети. Завивались очереди у разноцветных палаток с мороженым и сладкой водой. Было слышно, как в глубине парка сдержанно звенит медью и ухает басами городской оркестр. Над деревьями неспешно проплывало, вертясь по кругу, «чертово колесо». Развевались ленты и реяли по ветру привязанные к поручням его люлек воздушные шары.
Но самое главное было не это.
Над темной гущиной тополевой рощи, на излучине реки плыла в небе огромная серебристо-серая громадина цеппелина. Его отлично видать было из окна Сашкиной квартиры, и тот еще с утра себе все глаза проглядел, пялясь на это чудо. Можно было бы сомневаться в том, что глаза видят именно это, но на углу улицы на круглой театральной тумбе была наклеена афиша. «Воздухоплавательный парк» -- было написано там громадными буквами с виньетками и цветами, и над сделанной полукругом надписью парил нарисованный легкокрылый самолетик.
Удержаться было совершенно невозможно. Даром он, что ли, выпросил у матери гривенник.
Можно было, конечно, честно заплатить и не мучиться глупостями. Тем более, что Петичку бабушка тоже снабдила деньгами.
Но воспитательный момент сложился – лучше некуда. Петичке будет полезно узнать, как порядочный человек может попасть туда, куда попасть у него нет никакой возможности.
В билетной будочке, выставленной у входа, сидела толстая тетка. Задумчиво облизывала малиновый леденец на палочке и, подперев кулаком щеку, читала растрепанную толстую книжку. Вдалеке по аллее неспешно фланировал городовой.
-- Давай, -- велел Сашка. – Сколько можно канитель разводить.
Петичка взглянул умоляюще. Зачем-то вынул из кармана свой гривенник, потер пальцем, разглядывая выбитую на аверсе физиономию герцога.
-- Сань, может, не надо?
-- А ты, что ли, не хочешь стать человеком?! – изумился Сашка совершенно натурально.
Петичка пожал плечами. Ясное дело, он был нисколько не уверен, что человеками становятся именно так.
-- Нет, Сань. Наверное, не хочу.
Он опять вздохнул, снял очки, аккуратно уложил их в карман рубашки и взглянул Сашке в лицо отчаянными светлыми глазами.
Вот же горе горькое. Небось, решил, бить его сейчас станут. Делать больше нечего!..
-- Вот так – не хочу, -- повторил Петька ломким от перепуга голосом. Но повторил уверенно. -- Извини, пожалуйста, Саня, но так – не хочу.
-- Чего? -- Сашка сплюнул в траву у поребрика.
-- Там на афише было написано, что все деньги будут переданы в … . Так что я лучше куплю билет, Сань. А иначе… как-то нечестно.
-- Да? – переспросил Сашка. После таких слов ни драться, ни поучать Петичку как-то расхотелось. Вот умел этот «тюхтя» в два счета сделать так, чтобы Сашка, которого боялись в округе почти все мальчишки, от которого в три ручья рыдали тетки из детской комнаты в жандармском участке, -- чтобы он враз почувствовал себя сволочью. И устыдился.
Спасало в таких ситуациях Петичку только одно: он сам страдал не меньше, чем его приятель.
Они купили билеты у билетерши в смешной обкленной афишами будочке, и, сделав пару шагов, оказались на желтом песке центральной парковой аллеи и пошли дальше, но поминутно оглядываясь назад, на узорчатые створки ворот. Там, в ажурном переплетении чугунного литья, смотрели им вслед дивные звери, и цвели сказочной красоты цветы и деревья, и птицы с длинными хвостами и печальными женскими лицами сидели на ветвях, так что как же было не оглядываться.
И они вертели головами, и каждому из них чудилось, будто вот сейчас, вот именно в эту минуту, они входят в совершенно другую жизнь, и может быть, если бы они вдруг повернули домой, все бы сложилось иначе… но они дошли до конца аллеи, купили у разносчика по брикетику пломбира в липкой фольговой облатке и оказались на речном обрыве, среди густых сиреневых зарослей, на почти полутемной аллее.

Он стоял на обрыве и смотрел на реку, приложив ладонь ко лбу, чтобы полуденное майское солнце не так слепило глаза. Земля в этом месте не так круто уходила вниз: между колючих акаций и кустов сирени убегала вниз узкая тропка, исполосованная вылезшими из коричневого суглинка корнями деревьев. Спускаться по такой – это надо быть самоубийцей.
Это был самый дальний, глухой угол парка, когда-то дворцового, а теперь, когда герцогская резиденция в некогда роскошной, курортной Альте пришла в упадок, подаренного «на благо городу и жителям его». Впрочем, дворец сохранился, как сохранилось и здание бывшей сахароварни – приземистое одноэтажное строение с мощными контрфорсами и узкими, будто бойницы, окнами. Рядом с сахароварней стояла башня, некогда служившая вытяжной трубой для котельной. Теперь в башне устроили лестницу, наверху укрепили перилами обзорную площадку и по особым праздникам за пятачок пускали почтеннейшую публику обозреть окрестности с невозможной высоты. А в День города на обзорной площадке устанавливали длинную прочную доску, к которой стропами крепили парашют, и всякий желающий мог прыгнуть вниз, испытав себя на храбрость.

ооооо, я наконец-то разобрался, какая именно во мне травматическая компонента так гармонично вписалась в ту нарциссическую, что меня так вперло.
текстики, чортовы текстики.
и гендерный вопрос.
ну конечно, кто ж бы мог подумать иначе.
оно ж и не первый раз. пора бы уже и привыкнуть.

добрый божечка, как выясняется с возрастом, большой халтурщик. ему было не то лень, не то фпадлу создавать всех людей по оригинальным технологиям. поэтому он создал процентов десять уникальных и живых экземпляров, а по отношению ко всем прочим обошелся целлулоидными копиями.
(мысль не моя, автор идеи сирожа  Кенпачег, но от этого она не делается хуже.)
так и живем с тех пор. слушаем одни и те же слова от разных людей, попадаем в одни и те же ситуации, даже не очень удивляемся, когда ловим это сходство в ситуациях, которые происходили лично с нами и еще с кем-нибудь из добрых друзей.
самое ужасное, что внешних отличительных признаков, по которым можно было бы понять, оригинальная модель перед тобой или пластиковая копия, нет никаких. добрый божечка - ну очень искусный папа карло.

... и знаешь что еще.
я хочу жить так, как будто тебя вообще нет ни в какой из областей моего личного пространства. потому что мне надоело оглядываться по сторонам, принимать дивные позы, чтобы никого не задеть ненароком, все время думать, не шарахнет ли кого от разлета крыльев...
вам не нравится - не ешьте.
я шире предлагаемых вами рамок. а в свои собственные вписываюсь прекрасно. но я хочу пересмотреть их состав и границы.

ужас, как жыть. подорваны все основы мироздания!!!
этот новый год будет без оливье - в моем дому.
юля категорически отвергла.
ибо ваистену.

примерно со вчерашнего дня все свои вылазы в виртуальное пространство хочется начинать словами: "извини, друг. можно я отъем у тебя десять минут жизни?"
и отвечать в том духе, что вот пока ты тут выкручиваешься, извиняешься и спрашиваешь, ты уже сам их у себя отъел. а мог бы на что разумное потратить.

а вот если бы элиза из сказки андерсеновской про лебедей умела читать и писать, то она бы написала королю записку: так мол и так, плету из крапивы рубашки для братьев, дала обет, молчу, извинити, - а король бы тоже умел читать и писать и все это прочел, то и не было бы никакого скандала.
насчет того, была бы сказка в этом случае - я не знаю. может быть, что и нет. потому как в этом случае сила героизма и самопожертвования сильно уменьшается, для сказки, имхо, маловато будет.
но там, похоже, если судить по андерсеновскому канону, читать умел только зловредный архиепископ.
вот сиди теперь и думай, что важнее - сила грамотности или необходимость "шоб сказка была".
то обстоятельство, что дело там кончилось хеппиендом, этот выбор только подогревает.

а вот кому сегодня печально если, если мокро, гадко и занудненько, он может сходить под кат и поглядеть там нарытого на просторах тырнета шырстяное и пушыстое.
мыр?

ыыыыы, я дебилушко.
прихожу сегодня на работу - на клавиатуре моего компа лежит на нежно-голубой салфеточке открыточка из тисненого белого картона. какого-то особенного, такого полупрозрачного... там мальчик с йолочкой в одной руке и со свечкой в другой руке. и она вся такая нежная-нежная...
мне коллега говорит: я принесла вам от ксендза кондрусевича облатку. (тадеуш кондрусевич - это наш самый главный-преглавный католик). спасибо, говорю вежливо. и сижу себе целый день дальше.
и только к вечеру, когда от "облатки" отломился кусочек, я понял, что это - просфорка.
мне причастие принесли от архиепископа, вот прямо из его рук. а я дебилушко, целый день на него любовался...

о.
эта штука пишется исключительно под музыку ретро - 20-30-40 годы. виноградов, утесов, мечислав фогг...
придется накачать, а куда деваться...

на улице странные звуки - бу-бууух!! бу-бууух!! если б это была пятница, я бы подумал, что ну вот, вострубили трубы абокалибзиса, и ангел пролил чашу на землю, и все воды сделались горьки, а люди пьяны и невменяемы. но сегодня воскресенье, на улице солнышко и легкий морозец. я раздумал застрелиццо, потому что минус тридцать а не минус сорок два!! потому что у меня опять получается возиться с буковками, и они не вызывают у меня чувство безысходного ужаса и непонятно у кого украденного и бездарно потраченного времени.
короче, воскресенье завсегда лучше пятницы. особенно когда сочельник завтра.
ну вот. я выглянул на улицу - за кефиром пошел, ога. то есть собачку гулять.
а там рачительные хозяева устроили купание красных ковров. в снегу. да.
почему-то после советских времен ковры у граждан в основном красно-черные. и граждане колотят по ним решетчатыми выбивалками. как будто под каждым ковром прячется по карлсону, а они - домомучительницы, у которых украдены свежие плюшки и горячий шоколад. рядом бегают веселые собаки. судя по хвостам, закрученным бубликами, шоколад и плюшки - на их совести.
эхо от выбивалок отбивается от стен домов, и получается вот этот самый - бубуууух. а никакие не трубы абокалибзиса. хотя я вот помню, как в моей семейке, еще когда мы с родителями жили, производилось это купание ковров в снегу. это ж ужас что такое было. весь дом вверх дном. кто не участвует - тот лодырь, не будет, не будет ему ни салата оливье, ни дефицитного печеночного паштета, ни даже хвостика от шпротины рижской не достанется. а вместо газированной воды буратино будет пить он воду кипяченую. или вишневый компот. компот еще ладно, можно пережить... но участвовать в этом дурдоме все равно ооочень неохота.
сейчас-то у меня пылесос. и железная щотка, которой так удобно что люсеньку вычесывать, что ковры от люсенькиной шорсти.
и печеночный паштет - не дефицитное блюдо, а расходник - для того, чтобы кошычька была толстая и пушыстая.
да и вообще, времена сильно переменились.
но это люди все равно выгуливают в снегу свои ковры.