jaetoneja
читать дальше
Никто стихии не одолеет — ни я, ни люди, ни корабли.
Но не погибну, покуда тлеет во мгле страданья огонь любви.
Повис над морем туман безжалостный, белый, как молоко.
Но ты, Мария, не плачь, пожалуйста, смерть еще далеко.
Ничто не вечно, бояться нечего, сядь, смолчи, пережди,
Не верь прохожему опрометчиво,все еще впереди.
Начало осени 1889 года
Нида-Эйле.
В том, что жизнь полосата, как шкура дюнной кошки, воспитанница второй ступени Корпуса для литературно одаренных детей Сауле Ристе успела убедиться давно. Это все равно как вести пальцами по выпирающей цепочке худых кошачьих позвонков, перебирая шерстинки: вот светлая, с песчано-желтым отливом, вот белая, а вот совсем черная. Только дураки считают, что жизнь состоит лишь из горя и радости. На самом деле, в ней гораздо больше красок. Столько, что иногда и не знаешь, как это назвать.
Письмо о том, что она принята в Эйленский Корпус, оказалось полной неожиданностью. Сауле твердо знала: в Корпус кого попало не принимают, надо сдавать вступительные испытания. Но даже представить себе не могла, что таким испытанием может оказаться самое обычное сочинение на вольную тему, которое их класс в муниципальной гимназии писал в начале апреля. Середина последнего триместра, время, когда никто не ждет никаких экзаменов. И тема была самая что ни на есть обычная, скучная тема, сейчас уже и не вспомнить.
А потом пришло письмо.
Это случилось в один из последних дней августа, когда воздух еще горяч, а краски ярки, но все вокруг уже тронуто неуловимой печатью увядания. И от этого странная тоска заполняет душу, и ты мечешься, не находя покоя, сам не понимая, чего хочешь. Только смотришь, замерев, как птицы собираются в стаи и долго кружат сперва над двором, над ясенем, крона которого из темно-зеленой незаметно превратилась за ночь в лимонную, а после закладывают круги над улицей, все шире и шире, и наконец исчезают за далекими крышами.
В тот день тетка Агнета, чтобы отвлечь племянницу от грустных мыслей о скором начале учебного года, затеяла варить варенье. Были куплены на рынке розовобокие абрикосы – привозные, бархатные, в их северных краях такие никогда не вызревали, в лучшем случае можно было рассчитывать на мелкую и твердую курагу; была обобрана последняя вишня и кусты крыжовника. Из подвала тетка Агнета достала стеклянные пузатые банки, ложку с длинной ручкой и медный таз и, не обращая внимания на протесты племянницы, засадила Сауле перебирать ягоды.
Варенье было непростое. Надлежало аккуратно вынуть из абрикоса косточку, расколоть ее и достать ядро. После вынуть косточки из вишни, а у крыжовенных ягод отрезать хвостики. Маникюрными ножницами, которые так и норовили выскользнуть из липких от ягодного сока пальцев! Дальше шел процесс сборки, неизменно напоминавший Сауле сказку про Кощея Бессмертного. Только если в сказке Кощеева смерть таилась на конце иглы, которую прятали сперва в яйцо, потом в щуку, а ту в утку, а утку в зайца и так далее, то здесь ядро абрикосовой косточки следовало поместить в вишню, вишню в крыжовник, а уж крыжовник – между двух половинок абрикоса. Говорят, особо трудолюбивые хозяйки ухитрялись дробить абрикосовые косточки и запихивать их в смородину, а уж ту в вишню и так далее, а нафаршированные всем этим абрикосы – между половинок яблок-малиновок… но это было уж совсем из разряда невозможного.
Варенье называлось – «Слезы государыни». Щелкая маникюрными ножницами, Сауле с каждой секундой все отчетливее понимала, откуда взялось это название. Переспелые вишни брызгали черным соком, абрикосы пахли одуряющее, и так хотелось незаметно стянуть хотя бы одну половинку, унести под передником к себе и там, в одиночестве, усевшись на подоконник, съесть, стараясь не перепачкать оранжевыми сладкими каплями книжную страницу… Но с теткой лучше было не шутить, и она послушно орудовала шпилькой, косточки так и летели из вишен в тарелку.
Чтобы отвлечь себя от вожделенных абрикосов, Сауле болтала всякую чушь. Вроде того, что название у варенья странное, если не сказать дикое. Слезы государыни. Их государыня сидит на троне без году неделя, и не сказать, чтобы наплакала слез на целое варенье, а всем же известно, что названия просто так не появляются.
-- Можно подумать, кроме этой выскочки в нашей истории других королев не было, -- сердито заметила на это тетка. И с таким грохотом шваркнула в жестяную мойку таз, что гул пошел по всей кухне. Сауле вжала голову в плечи. Никак не могла она ожидать, что ее болтовня произведет на тетку такое действие.
С теткой было… сложно. Сауле не могла с уверенностью сказать, любит ли та свою племянницу. Скорей, воспринимает как неизбежную обузу, которую надо с честью нести по жизни. И хотя радости это доставляет немного, быть может, на небесах ей зачтется. С другой стороны, в государственный дом призрения не отдала, стипендию на обучение в приличной гимназии выхлопотала, кормит, одевает, всыпать может за любую провинность не хуже, чем иная мать родной кровиночке… а любовь – глупости для образованных.
Эти самые «образованные» были у тетки притчей во языцех, и едва ли не все беды в мире происходили именно от них. Тем более странно было услышать от нее что-либо, выходящее за рамки суждений о погоде, ценах, нравах и видах на урожай.
Заявление про «других королев» Сауле без колебаний отнесла именно к такому, выбивающемуся за грани повседневности. Сама она ни о ком другом, кроме нынешней государыни, и слыхом не слыхивала, даром что два года отходила в гимназию и училась там вполне прилично, даже по теткиным строгим меркам.
-- «Слезы государыни» придумала Безобразная Эльза. Это уж когда ее Безобразной стали звать, хотя как по мне, так ничего в ней такого ужасного не было, бывают и пострашней кобеты, особенно если с утра пораньше в автобус до Эйле сесть. Ты вишню-то не в рот клади, а в тарелку!
-- Так она еще когда померла! – фыркнула Сауле.
-- Когда б не померла, а варенье варила.
-- Разве королевы варят варенье?
-- Не вижу, почему бы благородной моне не сварить варенье, когда ей так приспичило. Подумаешь, пани какая. Кто ей запретит, если захочет.
Сауле не нашла, что возразить. Тем более, что отчасти это была почти точная цитата из запрещенной книжки, которую она тайком читала урывками в школьной библиотеке, делая вид, что занята переписыванием книжных формуляров.
Тетка Агнета – самая обычная женщина. Она не может рассуждать о монархах, умерших двести лет назад, и цитировать книги, на которые и смотреть-то не полагается. Но уши слышали то, что слышали, а возразить было нельзя. Тогда бы неминуемо возник вопрос о том, откуда она-то сама об этом знает.
Положение спас звонок в дверь, и хотя это было больше всего похоже на глупую пьесу, Сауле была искренне благодарна тому, кто в этот вечер постучался к ним в дом.
Храня невозмутимый вид, тетка Агнета ушла открывать. А вернулась со странным лицом, держа в руках длинный, склеенный из голубоватой дорогой бумаги конверт. И смотрела на него так, будто внутри была гадюка.
-- Можешь хоть на голову встать, но ты туда не поедешь, -- сказала она и сунула конверт в ящик буфета, в жестяную коробку из-под печенья, где обыкновенно хранились счета и всякие другие важные бумаги. Заперла ящик на ключ, а ключ положила в карман жакетки.
-- Куда? – ничего не поняла Сауле.
-- В Корпус этот холерный. Вот как меня на кладбище снесут – тогда пожалуйста, а пока я ноги не протянула, духу твоего там не будет.
и конечно же, это не конец, но это слишком большой кусок текста, а я слишком давно не брал в руки шашек, чтобы вот так разом все.
и про Безобразную Эльзу, как это ни неожиданно для меня, теперь тоже придется писать.
Никто стихии не одолеет — ни я, ни люди, ни корабли.
Но не погибну, покуда тлеет во мгле страданья огонь любви.
Повис над морем туман безжалостный, белый, как молоко.
Но ты, Мария, не плачь, пожалуйста, смерть еще далеко.
Ничто не вечно, бояться нечего, сядь, смолчи, пережди,
Не верь прохожему опрометчиво,все еще впереди.
Начало осени 1889 года
Нида-Эйле.
В том, что жизнь полосата, как шкура дюнной кошки, воспитанница второй ступени Корпуса для литературно одаренных детей Сауле Ристе успела убедиться давно. Это все равно как вести пальцами по выпирающей цепочке худых кошачьих позвонков, перебирая шерстинки: вот светлая, с песчано-желтым отливом, вот белая, а вот совсем черная. Только дураки считают, что жизнь состоит лишь из горя и радости. На самом деле, в ней гораздо больше красок. Столько, что иногда и не знаешь, как это назвать.
Письмо о том, что она принята в Эйленский Корпус, оказалось полной неожиданностью. Сауле твердо знала: в Корпус кого попало не принимают, надо сдавать вступительные испытания. Но даже представить себе не могла, что таким испытанием может оказаться самое обычное сочинение на вольную тему, которое их класс в муниципальной гимназии писал в начале апреля. Середина последнего триместра, время, когда никто не ждет никаких экзаменов. И тема была самая что ни на есть обычная, скучная тема, сейчас уже и не вспомнить.
А потом пришло письмо.
Это случилось в один из последних дней августа, когда воздух еще горяч, а краски ярки, но все вокруг уже тронуто неуловимой печатью увядания. И от этого странная тоска заполняет душу, и ты мечешься, не находя покоя, сам не понимая, чего хочешь. Только смотришь, замерев, как птицы собираются в стаи и долго кружат сперва над двором, над ясенем, крона которого из темно-зеленой незаметно превратилась за ночь в лимонную, а после закладывают круги над улицей, все шире и шире, и наконец исчезают за далекими крышами.
В тот день тетка Агнета, чтобы отвлечь племянницу от грустных мыслей о скором начале учебного года, затеяла варить варенье. Были куплены на рынке розовобокие абрикосы – привозные, бархатные, в их северных краях такие никогда не вызревали, в лучшем случае можно было рассчитывать на мелкую и твердую курагу; была обобрана последняя вишня и кусты крыжовника. Из подвала тетка Агнета достала стеклянные пузатые банки, ложку с длинной ручкой и медный таз и, не обращая внимания на протесты племянницы, засадила Сауле перебирать ягоды.
Варенье было непростое. Надлежало аккуратно вынуть из абрикоса косточку, расколоть ее и достать ядро. После вынуть косточки из вишни, а у крыжовенных ягод отрезать хвостики. Маникюрными ножницами, которые так и норовили выскользнуть из липких от ягодного сока пальцев! Дальше шел процесс сборки, неизменно напоминавший Сауле сказку про Кощея Бессмертного. Только если в сказке Кощеева смерть таилась на конце иглы, которую прятали сперва в яйцо, потом в щуку, а ту в утку, а утку в зайца и так далее, то здесь ядро абрикосовой косточки следовало поместить в вишню, вишню в крыжовник, а уж крыжовник – между двух половинок абрикоса. Говорят, особо трудолюбивые хозяйки ухитрялись дробить абрикосовые косточки и запихивать их в смородину, а уж ту в вишню и так далее, а нафаршированные всем этим абрикосы – между половинок яблок-малиновок… но это было уж совсем из разряда невозможного.
Варенье называлось – «Слезы государыни». Щелкая маникюрными ножницами, Сауле с каждой секундой все отчетливее понимала, откуда взялось это название. Переспелые вишни брызгали черным соком, абрикосы пахли одуряющее, и так хотелось незаметно стянуть хотя бы одну половинку, унести под передником к себе и там, в одиночестве, усевшись на подоконник, съесть, стараясь не перепачкать оранжевыми сладкими каплями книжную страницу… Но с теткой лучше было не шутить, и она послушно орудовала шпилькой, косточки так и летели из вишен в тарелку.
Чтобы отвлечь себя от вожделенных абрикосов, Сауле болтала всякую чушь. Вроде того, что название у варенья странное, если не сказать дикое. Слезы государыни. Их государыня сидит на троне без году неделя, и не сказать, чтобы наплакала слез на целое варенье, а всем же известно, что названия просто так не появляются.
-- Можно подумать, кроме этой выскочки в нашей истории других королев не было, -- сердито заметила на это тетка. И с таким грохотом шваркнула в жестяную мойку таз, что гул пошел по всей кухне. Сауле вжала голову в плечи. Никак не могла она ожидать, что ее болтовня произведет на тетку такое действие.
С теткой было… сложно. Сауле не могла с уверенностью сказать, любит ли та свою племянницу. Скорей, воспринимает как неизбежную обузу, которую надо с честью нести по жизни. И хотя радости это доставляет немного, быть может, на небесах ей зачтется. С другой стороны, в государственный дом призрения не отдала, стипендию на обучение в приличной гимназии выхлопотала, кормит, одевает, всыпать может за любую провинность не хуже, чем иная мать родной кровиночке… а любовь – глупости для образованных.
Эти самые «образованные» были у тетки притчей во языцех, и едва ли не все беды в мире происходили именно от них. Тем более странно было услышать от нее что-либо, выходящее за рамки суждений о погоде, ценах, нравах и видах на урожай.
Заявление про «других королев» Сауле без колебаний отнесла именно к такому, выбивающемуся за грани повседневности. Сама она ни о ком другом, кроме нынешней государыни, и слыхом не слыхивала, даром что два года отходила в гимназию и училась там вполне прилично, даже по теткиным строгим меркам.
-- «Слезы государыни» придумала Безобразная Эльза. Это уж когда ее Безобразной стали звать, хотя как по мне, так ничего в ней такого ужасного не было, бывают и пострашней кобеты, особенно если с утра пораньше в автобус до Эйле сесть. Ты вишню-то не в рот клади, а в тарелку!
-- Так она еще когда померла! – фыркнула Сауле.
-- Когда б не померла, а варенье варила.
-- Разве королевы варят варенье?
-- Не вижу, почему бы благородной моне не сварить варенье, когда ей так приспичило. Подумаешь, пани какая. Кто ей запретит, если захочет.
Сауле не нашла, что возразить. Тем более, что отчасти это была почти точная цитата из запрещенной книжки, которую она тайком читала урывками в школьной библиотеке, делая вид, что занята переписыванием книжных формуляров.
Тетка Агнета – самая обычная женщина. Она не может рассуждать о монархах, умерших двести лет назад, и цитировать книги, на которые и смотреть-то не полагается. Но уши слышали то, что слышали, а возразить было нельзя. Тогда бы неминуемо возник вопрос о том, откуда она-то сама об этом знает.
Положение спас звонок в дверь, и хотя это было больше всего похоже на глупую пьесу, Сауле была искренне благодарна тому, кто в этот вечер постучался к ним в дом.
Храня невозмутимый вид, тетка Агнета ушла открывать. А вернулась со странным лицом, держа в руках длинный, склеенный из голубоватой дорогой бумаги конверт. И смотрела на него так, будто внутри была гадюка.
-- Можешь хоть на голову встать, но ты туда не поедешь, -- сказала она и сунула конверт в ящик буфета, в жестяную коробку из-под печенья, где обыкновенно хранились счета и всякие другие важные бумаги. Заперла ящик на ключ, а ключ положила в карман жакетки.
-- Куда? – ничего не поняла Сауле.
-- В Корпус этот холерный. Вот как меня на кладбище снесут – тогда пожалуйста, а пока я ноги не протянула, духу твоего там не будет.
и конечно же, это не конец, но это слишком большой кусок текста, а я слишком давно не брал в руки шашек, чтобы вот так разом все.
и про Безобразную Эльзу, как это ни неожиданно для меня, теперь тоже придется писать.
@темы: тексты слов, химеры